Смерть ради смерти
Шрифт:
Она очнулась от явственного запаха подгоревшего хлеба. Черт возьми, даже такую простую еду она не может толком приготовить!
Снимая со сковороды гренки и наливая в большую чашку крепкий ароматный кофе, Настя Каменская в который уже раз подумала, как правильно она поступила, согласившись наконец выйти замуж за Чистякова. С ним спокойно, с ним уютно и надежно, с ним не страшно. И у него ничего не пригорает.
7
Настя изъерзалась от нетерпения, ожидая звонка следователя Ольшанского. А вдруг Сетунов с пьяных глаз не помнит, что вчера приходили
Ольшанский позвонил около двенадцати.
– Слушай, Каменская, что за алкаша ты мне прислала? – послышался в трубке его тенорок. – От него такой выхлоп, что у меня стекла в очках запотели. Но он признался в том, что доставал Галактионову цианид. Две ампулы. Ты молодец, додумалась. Как тебе в голову-то пришло такое?
– Не знаю, – радостно засмеялась она, – наверное, от безвыходности. Раз не получается найти связь между ядом и убийцей, можно попробовать найти связь между ядом и жертвой. Мысль, вообще-то, не очень свежая, в мировой литературе ею хорошо попользовались.
– Ну, ты идиота-то невежественного из меня не делай, не надо, – заявил Константин Михайлович в обычной своей хамской манере. – Я книжек не меньше тебя прочитал. Случаев, когда преступник пользовался препаратом, принадлежащим жертве, действительно много описано. Но чтобы попросить жертву достать яд, а потом этим ядом ее отравить – это уж, знаешь… Все равно что заставить человека самому себе могилу копать или петлю на веревке вязать. То, что убийца Галактионова мог так поступить, его, конечно, не украшает. Но ты-то, ты-то как до этого додумалась? Хрупкое существо, глазки голубенькие, волосики беленькие, личико нежненькое, обидчивая, как мимоза, ты же у нас всех жалеешь и за всех переживаешь. Думаешь, мне это не известно? Еще как известно. Так как же тебе, такой доброй и хорошей, приходят в голову такие гадкие мысли и чудовищные предположения, а? Чтобы до этого додуматься, надо обладать изощренным умом и ненавидеть людей, а ты их любишь. Или не любишь, а только притворяешься?
– Константин Михайлович, вы напрасно стараетесь меня обидеть, – ответила она, пытаясь говорить спокойно и с трудом сдерживая клокотавшую в ней ярость. – Если вы поставили это своей целью, то давайте будем считать, что вы ее достигли, и начнем наконец нормально работать. Я не люблю, когда мужчины, даже если это следователи городской прокуратуры, обсуждают мою внешность, да еще с употреблением уменьшительно-ласкательных суффиксов. Я знаю, что вы меня не любите, вы терпеть меня не можете, но вешаться от горя я не собираюсь. И поскольку ни вы, ни я в ближайшее исторически обозримое время увольняться не собираемся, давайте возьмем себя в руки, потому что нам все равно придется вместе работать, и не один раз. Мы можем с вами как-то договориться и прийти к общему знаменателю или вы считаете, что это в принципе невозможно?
– Слушай, Каменская, ты, по-моему, совсем свихнулась на своем самолюбии, – последовал невозмутимый ответ следователя. – Я же тебя хвалю, дурочка, ты что, не поняла? Хвалю! Я же тебе сказал, что ты молодец. Чего ты взъелась-то? Ну, язык у меня такой, могла бы и привыкнуть уже, не первый месяц меня знаешь.
– А
– Так ты ребенок и есть. У меня дочка старшая почти такая, как ты. Тебе сколько? Лет двадцать семь? А мне сорок шесть, я тебе почти в отцы гожусь. Так что напрасно ты обижаешься.
– Мне тридцать четыре. Тридцать пять скоро будет, – ответила она, шмыгая носом.
– Ладно врать-то!
– Ей-крест, Константин Михайлович, хоть у кого спросите, все знают. Хотите, паспорт привезу показать?
– Да ты выглядишь как пацанка. Эликсир молодости пьешь?
– Нет, голодаю и живу без забот. Ни семьи, ни детей, одна работа. Вот и весь секрет.
– Ну ты даешь, – искренне восхитился Ольшанский. – Ладно, прости, если что не так. Давно хотел с тобой поговорить, даже через Доценко тебе передавал, да ты как-то не реагировала на мои намеки. Мир?
– Мир, – облегченно вздохнула она. Слава богу, хоть здесь уладилось.
Сетунов раздобыл для Галактионова две ампулы с цианидом. Интересно знать, куда делась вторая? В квартире у Шитовой ее не было. Дома у Галактионова и на его рабочем месте в банке яда тоже не нашли. Ну и где он? Вопрос был чисто риторическим, потому что ответ был очевиден: вторая ампула с цианидом осталась у убийцы. Как это у Бернарда Шоу? Кто шляпку спер, тот и тетку пришил. У кого найдется ампула, тот и убийца.
8
Предсмертную записку Григория Войтовича читали четыре человека: его мать, приехавшие по ее вызову врач и работник милиции, а также следователь Олег Николаевич Бакланов. Миша Доценко рассудил, что лучше всего текст письма должен помнить следователь, ибо он наверняка прочел его не один раз. Начать нужно с него.
Но разговор со следователем прояснил не многое. Текст он помнил плохо, уверял, что письмо было невнятное.
– Какое-то бессвязное бормотанье, – говорил он Мише. – Вроде, я виноват, но я не виноват, и моя вина огромна, но это не моя вина… Что-то в таком роде.
– Постарайтесь припомнить, откуда у вас возникло ощущение, что письмо невнятное? – терпеливо спрашивал Доценко. – Может быть, в нем были пропущенные слова и вам трудно было уловить смысл фразы?
– Вроде нет.
– Может быть, были незаконченные, оборванные на середине предложения?
– Нет, кажется, не было такого.
– Может быть, в письме были слова, которые вы не поняли? Специальные термины, неизвестные вам названия?
– Да, кажется, что-то такое… Вот знаете, читал письмо, читал, а потом вдруг возникло ощущение, что это ерунда какая-то. Все вроде понятно, складно, а потом вдруг – раз! И ничего не понятно.
«Раз! – и ничего не понятно. Морду бы тебе набить как следует, чтобы запомнил, что нужно делать, когда у тебя уголовные дела из кабинета пропадают. Выходит, во второй половине, а может быть, и в самом конце письма была какая-то хитрая фраза. Надо ее восстановить во что бы то ни стало».
Следующей после Бакланова была мать Войтовича, которая после двух случившихся подряд трагедий лежала в больнице. Эта еще недавно крепкая и бодрая семидесятилетняя женщина теперь превратилась в развалину, с трудом говорила и почти не вставала с постели. Мишу она встретила настороженно и отчужденно.