Смерть раненого зверя с тонкой кожей
Шрифт:
Ухмылка стала шире.
– Тогда, возможно, мне удастся устроить ему маленький сюрприз.
Эббот видел, как незадолго до полудня наблюдатели покинули свой пост, и размышлял об этом. Казалось нелогичным убирать наблюдение среди дня, но он знал, что любой нелогичный ход, как в шахматах, не всегда впоследствии оказывается таковым. Впрочем, это решало одну из его проблем: теперь он мог выйти. А это поможет решить и остальные.
Скучающие бармены, как правило, очень разговорчивы со щедрыми покупателями около полудня, когда, кроме как читать про скачки, делать особенно нечего. Поэтому после быстрой
Всем известно, что ночные портье и продажная любовь неразлучны, как лошадь и телега.
В любом столичном отеле во всем мире, если вам нужна женщина, обращайтесь к ночному портье (кроме Москвы, где, как вам скажут в Интуристе, проституток не существует. В этом случае выйдите из отеля, поймайте такси, там и найдете проститутку. Если вам нужно просто такси, попросите ее выйти. Такое гостеприимство не будет вам стоить и рубля).
Эббот, будучи искушенным путешественником, прекрасно осознавал значимость для мировой цивилизации ночных портье и проституток. Ну а ночной портье из отеля Нжала, даже если бы дружелюбно настроенный бармен не указал на него, все равно был легко узнаваем: большой живот, тяжелая челюсть, блестящее лицо и волосы и отделанные тесьмой брюки, выглядывающие из-под дождевика. Вдобавок, не поддающееся описанию выражение превосходства и сознания собственной значимости, шедшее ему также, как клоунские ботинки лондонскому денди.
Ночной портье, которого звали Осборн, заказал водку с тоником.
– Сделайте двойную, – сказал Эббот. – За мой счет, мистер Осборн.
Босс ночной обслуги обернулся и посмотрел на него холодным, оценивающим взглядом. Его голос звучал под стать взгляду.
– Не думаю, что мы знакомы.
– Джордж Уилсон, – сказал Эббот с сильным акцентом. – И сразу переходя к сути, я ищу ночную работу в отеле, и мне сказали...
– Не утруждайтесь, мистер Уилсон, и не тратьте свои деньги. На данный момент у нас нет вакансий.
Он достал банкноту, чтобы расплатиться.
– Нет, нет, я настаиваю. Видите ли, вы меня не так поняли. Я ищу работу на будущее. Сейчас у меня работа есть.
Он упомянул один из крупных отелей Парижа.
– Уехал туда около года назад – учить язык. За год до этого – Германия. За тем же.
– Очень мудро, мистер Уилсон, очень мудро. Особенно ввиду Общего Рынка.
– А кроме того, у меня есть практическое знание американского.
Последнее замечание вызвало мрачную улыбку на лице Осборна.
Эббот поднял свой бокал.
– Cheers.
– Cheers.
– Присядем?
Они сели за угловой столик, и Эббот перевел разговор на личность Нжала.
– Газеты пишут, что он остановился у вас. Последний раз в Париже он жил у нас. Такая головная боль.
– Правда? – Осборн держался сдержанно.
Эббот кивнул.
– Девочки стадами ночи напролет. Когда его милость гуляет, поспать не удается, верно? А это шесть ночей из семи.
Осборн улыбнулся своей обычной тонкой улыбкой и ничего не сказал.
Худой смуглый молодой человек вошел в паб, заказал пинту темного и улыбнулся Осборну.
– Здравствуйте, мистер Осборн.
Осборн ответил едва заметным, почти величественным кивком. Когда принесли его пиво, молодой человек снова улыбнулся.
– Могу я к вам присоединиться, мистер Осборн? – Он говорил свободно, с легким акцентом.
– Нет, Котиадис, не можете.
Молодой человек снова улыбнулся, пытаясь скрыть смущение, но в его взгляде промелькнул гнев.
– Простите, мистер Осборн. Я не знал, что у вас личный разговор.
– Некоторые из этих иностранцев, – сказал Осборн, обращаясь к Эбботу, только слегка понизив голос, – думают, что им все позволено.
– Не могу не согласиться, – ответил Эббот. – Евреи, греки и иностранцы – нет, спасибо.
Он улыбнулся.
– И черные туда же. Кстати о черных, с Его Милостью проблем не было?
– У меня никогда ни с кем не бывает проблем, – с чувством собственного превосходства ответил Осборн.
Эббот принес ему еще одну порцию водки с тоником и попытался продолжить разговор про полковника, но так ничего и не узнал. Проклятый сводник был все так же осторожен и сдержан.
Осборн допил свой коктейль и сказал, что ему пора возвращаться, еще раз сдержанно улыбнулся Ричарду и ушел, не обратив ни малейшего внимания на Котиадиса, к которому сразу же присоединился Эббот.
– Это не было частной беседой, – сказал он. – Я никогда его раньше не встречал. Мы просто разговорились за выпивкой.
– Держу пари, ты за нее платил, – заметил Котиадис. – Он скуп, как кошачье дерьмо.
– Давай я и тебя угощу, – ответил Эббот.
Котиадис попросил темное. Эббот рассказал ему ту же историю, что и Осборну, о том, что ищет работу в Лондоне. Котиадис посоветовал обратиться в "Савой", где, как он слышал, требуется ночной штат. Он оказался приветливым, дружелюбным молодым человеком и охотно рассказывал про свой дом на Кипре, про работу под началом ненавистного Осборна, про отель и именитых гостей, включая, конечно, Президента и его любовные похождения.
Любимицей Его Превосходительства была крупная улыбчивая темнокожая девушка по имени Дорис, которая ошивалась в одном из баров на Брюер-стрит.
– А что в ней такого особенного?
Котиадис пожал плечами.
– Она может трахаться без подогрева в любое время суток – в два, три, четыре часа утра. Нжала самый неистощимый на выдумки сексуальный маньяк, его никто не выдерживает. А эта красавица никогда не могла отказаться от денег.
– А кто может?
Министр уехал из своего офиса днем и отправился в Королевскую Марсденскую больницу, где в палате, заваленной цветами, тихо и безнадежно умирала от рака его жена. После этого он намеревался навестить квартиру на Фулхэм Роуд.
Он сидел у кровати жены, пытаясь придумать, что сказать и стараясь на нее не смотреть. Ее лицо было серого цвета, она была болезненно худой и вялой от анестезии. На запавших глазах супруги, как ему казалось, лежала печать смерти. Ее когда-то блестящие черные волосы, предмет ее гордости и украшение, были теперь серыми и ломкими.
Ее звали Роуз (как у Шекспира – "Ее лицо, как роза, а губы, как цветок. Когда-то. О да, когда-то. Много лет назад"). Он вспомнил и другие моменты из прошлого и на минуту почувствовал горькое сожаление; прочистил горло, высморкался и постарался быть мужественным. Когда-то политик ее любил, хотя большая часть этой любви была обязана деньгам отца Роуз (она была единственным ребенком в семье промышленника). Справедливости ради, нужно сказать, что в те годы министр и не осознавал, какую большую роль в этой любви играли деньги. Это была, не больше и не меньше, обычная склонность человека к самообману.