Смерть ростовщика

Айни Садриддин

По обеим сторонам у входа в караван-сарай находились две высокие суфы. На одной из них всегда сидел со своим подносом торговец сластями по имени Рахими-Канд.

Рахими-Канд был весьма занятным человеком. Я получал немалое удовольствие от разговоров с ним. Мне нравилось слушать его рассказы о жизни, и я нередко присаживался на соседнюю суфу, чтобы побеседовать с ним.

Упомянув имя Рахими-Канда, я должен немного отвлечься и сообщить своим читателям кое-что из его биографии.

Будучи уроженцем селения Финк, Шафриканского тумана, он прошел обучение в Бухаре, выбрав себе профессию музыканта. Неплохо играл на тамбуре, но большим талантом не обладал. Петь Рахими-Канд и вовсе не умел, не был речист и, не отличаясь приятностью обращения и любезностью, не мог украсить

пирушку забавным рассказом или остроумным словцом. Богачи не приглашали его на свои свадьбы или торжественные приемы гостей. Словом, спрос на его искусство был не велик; те, кто все-таки приглашали его на свадьбу или пирушку, — платили мало. Он довольствовался за вечер работы парой тенег, что равнялось тридцати копейкам. Что и говорить, сами понимаете, Рахими-Канд был беден, очень беден, не имел за душой ровно ничего и нередко испытывал муки голода.

Так как приглашение этого музыканта обходилось дешево, учащиеся медресе чаще всего именно его звали на свои, устраиваемые в складчину, пирушки.

Вот на такой-то пирушке познакомился с ним и я. Иногда, в разгаре веселья, учащиеся подшучивали над Рахими-Кандом, а некоторые позволяли себе проделки, переходящие грань допустимого, обижали его. Помню, однажды мои однокурсники, более ста человек, в начале учебного года собирали деньги своему учителю. Когда подсчитали, то оказалось, что собрано 1500 теньги. После вручения учителю в виде подарка к началу года (так называемого ифтитахона) 1400 тенег, было решено остальные сто тенег потратить на ночную пирушку, пригласив на нее тамбуриста.

На эти деньги учащиеся смогли приготовить для себя и своих гостей угощение средней руки, а музыкантом пригласить одного лишь Рахими-Канда. Обязанности певцов исполняли по очереди все желающие-самоучки: на жаргоне учащихся медресе они назывались «савти».

Пир начался. Рахими-Канд играл на тамбуре, а любители пели. Среди пирующих нашлось немало людей с хорошими голосами. Исполняя песни, которые играл Рахими-Канд на тамбуре, один за другим, они, конечно, не уставали. Зато Рахими-Канд, игравший без передышки с вечера до полуночи, так переутомился, что уже не мог больше бить по струнам своими измученными пальцами. Он смолк. Учащиеся потребовали, чтобы музыкант продолжил, но Рахими-Канд сказал решительно:

— Хоть убейте — играть я больше не в состоянии.

— Ах, вот как! — воскликнул один из певцов, Амин, по прозвищу Мышь.

— Да вот так — больше играть не стану!

— Эй, друзья, вставайте — куча мала! — крикнул Амин-Мышь и повалил Рахими-Канда на ковер. Тут навалилось и еще несколько озорников. С криком и шутками они принялись тузить и мять бедного тамбуриста. Тот сперва только стонал и охал, а потом заплакал и взмолился, чтобы его отпустили. Это ему не помогло, учащиеся не отступались до тех пор, пока он не пообещал снова взяться за свой тамбур.

Рахими-Канд поднялся с заплаканными глазами, сел на свое место и дрожащими пальцами ударил по струнам. Но дребезжащие звуки его тамбура походили теперь на жужжание мухи, запутавшейся в сетях паука.

Тут подали последнее блюдо нашего угощения — плов. Перед гостями и устроителями пиршества выстроился ряд блюд. Только это и спасло Рахими-Канда от мучителей — они предпочли теперь игре на тамбуре вкусный дымящийся плов.

Когда же пирушка подошла к концу и все стали расходиться, организаторы вечеринки дали Рахими-Канду установленную плату — две теньги, а сверх того в подарок поставили перед ним большую чашку плова, накрытую лепешкой.

Ох, как был счастлив Рахими-Канд неожиданным подношением! Благословляя хозяев, он говорил:

— Да воздаст вам бог за это, желаю всем вам стать мударрисами, муфтиями, аламами [4] , раисами ^{9} , казиями ^{10} и кази-калонами ^{11} !

—

Ну, — сказал один из учащихся, — чтобы мы могли занять все эти должности, надо, чтобы те, кто их занимает сейчас, или поумирали, или получили бы отставку! Если твои пожелания, которые по отношению к этим важным персонам являются, по существу, проклятиями, будут услышаны ими, они устроят тебе такую «кучу малу», что ты и жив не останешься!

4

Муфтий — мусульманское духовное лицо, обычно имевшее право выносить или скреплять своей печатью решения, касавшиеся вопросов ислама и его законодательства; а’лам — высшее мусульманское духовное лицо, главный законовед Бухары.

— Так и быть, — ответил Рахими-Канд, и его губы, кажется, впервые за весь вечер сложились в улыбку, — если после «кучи малы» мне всегда будут дарить чашку плова, да еще и лепешку, я жаловаться на судьбу не стану!

Конечно, Рахими-Канд не мог бы сводить концы с концами и кормить свою семью на две теньги, какие перепадали ему, увы, не каждый день, да на случайную подачку раз в несколько недель, а иногда и месяцев на богатых свадьбах и пирушках. Заняться другим ремеслом он не мог — ничему другому не был обучен. Чтобы подрабатывать настоящей торговлей, у него не было капитала, и он решил сделать своим подсобным занятием ручную продажу сластей. Весь его товар состоял из кучки наколотого сахара, небольшого количества леденцов и конфет. Кусочки сахара побольше он продавал по два пула, то есть по грошу за кусок, а мелкую рубку — по одному пулу. Разложив на одной стороне подноса сахар, на другой — дешевенькие конфеты и кусочки местного леденца из патоки, он каждое утро выходил со своим подносом к Караван-сараю Джаннат-макони, садился на суфу и поджидал покупателей; в основном его товар имел спрос среди уличных мальчишек.

Это побочное занятие и послужило причиной появления прозвища «канд» — «сахар», под которым этот человек и был известен среди бухарцев.

Я также иногда покупал на копейку что-нибудь из товара Рахими-Канда. Выбрав себе кусок сахара или конфету, я закладывал лакомство за щеку и посасывал его, сидя на суфе. Я совершал это приобретение не потому, что хотел сладкого; нет — меня привлекали рассказы и анекдоты продавца, которыми он угощал меня, пока я сидел у него. Он всегда был рад даже самому бедному покупателю и охотно вступал со мной в разговоры.

Рассказы Рахими-Канда большей частью состояли из воспоминаний о том, что случилось с ним самим. Однако иногда Рахими-Канд, мягко выражаясь, не чурался преувеличений. И, бывало, пускался в такие небылицы, что слушатели раскрывали рты. Рассказывал он так, будто действительно являлся очевидцем или даже участником происшествия. Кажется, музыкант-лоточник и сам свято верил во все, что произносили его уста. Как раз эти, похожие на сказки, устные повести и казались мне наиболее интересными.

Из того, что я слышал от Рахими-Канда, в моей памяти сохранилось два рассказа, и мне хочется привести их здесь.

Однажды Рахими-Канд пожаловался мне на плохие времена, на то, что люди теперь утратили хороший вкус и перестали ценить настоящее искусство.

— Если бы люди обладали вкусом и умели ценить искусство, — сказал он, — они могли бы отличить мастера от недоучки, оценить настоящего артиста. Тогда не получалось бы, что к другим музыкантам они относятся так, а ко мне — эдак. Тех они поднимают до небес, а меня швыряют в пыль! А ведь на самом деле все эти прославленные музыканты — никогда не знали хорошего учителя, не получили настоящей школы. Они выросли на почве искусства, как растет сама по себе сорная трава в цветнике. Зато хорошо дурачат простаков и, восхваляя сами себя перед неразборчивыми людьми, выманивают у них деньги. А я, который обучался у стольких мастеров первой руки в течение нескольких лет, овладевая подлинным мастерством, не могу заработать себе ни на кусок хлеба, ни на одежду, чтобы прикрыть наготу.