Смерть ростовщика
Шрифт:
После этого вступления Рахими-Канд рассказал следующее:
— Я десять лет обучался и служил у Назруллы, продавца котлов, которого люди называли для краткости просто Назрулла-Котел. А он был в свое время лучшим знатоком классических мелодий шашмаком [5] .
После того как я полностью овладел искусством исполнять на тамбуре шашмаком, мой учитель стал брать меня с собой на пиры.
Из всех тех, кто устраивал пиры и приглашал на них музыкантов, Рахими-Канд счел зятя кази-калона наиболее достойным упоминания.
5
Шашмаком —
— Однажды мой учитель, Назрулла-Котел, взял меня с собой на пирушку, которую устроил зять кази-калона в своем саду, находившемся в селении Хитойон.
Были там и другие певцы и музыканты. Настроив на один лад свои инструменты, они играли все вместе, хором пели и певцы. Веселье продолжалось до полуночи. После того как было съедено последнее блюдо плова и все участники пиршества разошлись кто куда, чтобы поспать, мой учитель сказал хозяину:
— Если пожелаете и разрешите, я со своим учеником дам особый концерт.
Конечно, зять кази-калона с полным удовольствием согласился и Назрулла приказал мне настроить струны для исполнения мелодии Наво [6] . Я настроил тамбур, учитель взял в руки бубен. Отбивая ритм, он запел, а я ему аккомпанировал.
Вдруг прилетели два соловья и опустились прямо на ветку того дерева, под которым сидели мы. Послушав некоторое время наше пение и уловив ритм, они принялись щелкать в такт нашей мелодии. Это воодушевило моего учителя еще больше, и, как бы состязаясь с соловьями, он принялся издавать захватывающие трели.
6
Наво — одна из мелодий, входящих в шашмаком бухарского цикла.
Я не отставал от учителя и своими умелыми пальцами заставлял дрожать струны тамбура, как струны самого сердца.
Слушатели млели от восторга. И что же — соловьи оказались побежденными в этом состязании и замолкли. А мгновение спустя они, в беспамятстве, кинулись к нам. Один сел на гриф моего тамбура, а другой на ободок бубна моего учителя. Увидев это, все наши слушатели пришли в неистовый восторг, их крики и похвалы взвились к самому небу.
Было ясно, что эти рассказы Рахими-Канда далеки от истины, но я и вида не подавал, что не верю им, притворялся, что принимаю их за чистую монету, понимая, что если рассказчик почувствует с моей стороны хоть малейшее недоверие, то очень рассердится и, возможно, порвет со мной знакомство; во всяком случае никогда бы мне больше не слыхать от него таких рассказов.
Иногда Рахими-Канд рассказывал мне о подвигах наших современников, которые тогда еще были живы. Однажды речь зашла о войне эмира Музаффара с горцами [7] . По словам Рахими-Канда, эмир, одержав победу, в течение одного часа убил четыреста человек, взятых в плен, сложил башню из голов гиссарцев и кулябцев. Ярче всего Рахими-Канд описывал подвиги одного из участников войны, по имени Азизулла.
Я знал Азизуллу. Он происходил из Балха и обучался в бухарском медресе. На войну с горцами он пошел добровольно и, сражаясь на стороне Музаффархана, достиг командных должностей. В то время, когда Рахими-Канд рассказывал мне об этом человеке, он был раисом в Гиждуване.
7
Речь идет о войнах эмира Музаффара, правившего
Особую известность Азизулла приобрел своим враньем. Он сам говорил о себе, что, если ему не удастся успешно соврать сто раз в день, вечером он не может спокойно заснуть.
Рахими-Канд, принимавший слухи о нем за правду, рассказывал мне о подвигах этого полководца следующее:
— Будучи в рядах отборных воинов, из числа приближенных эмира, Азизулла участвовал в нападениях на кулябцев и гиссарцев. Скача на лошади, каждым взмахом своей сабли он срубал головы десяти-двенадцати врагов. Однажды, в разгар битвы, ему пришлось проскочить верхом на лошади между двумя тутовыми деревьями, росшими так близко, что их ветви переплелись между собой. Голова Азизуллы застряла в ветвях и оторвалась от тела. Он не растерялся, мгновенно повернул свою лошадь обратно, высвободил из ветвей голову и, прежде чем кровь успела застыть, посадил ее на место. Голова мгновенно приросла к шее, и он как ни в чем не бывало продолжал битву.
Услышав это, я пришел в восторг и, позабыв про обидчивость Рахими-Канда, воскликнул:
— Хорошо еще, что Азизулла в спешке не присадил свою голову задом наперед. А то глаза оказались бы у него на том месте, где у людей затылок, и это причинило бы ему в жизни много неудобств!
Рахими-Канд, почувствовав в моих словах привкус недоверия к его рассказу, сердито оборвал меня:
— Он не был ни слепым, ни глупым! Он отлично знал, как должна сидеть на шее его собственная голова!
Я извинился и уверил рассказчика, что не сомневаюсь в правдивости его слов. Однако долгое время после того случая Рахими-Канд воздерживался от рассказов.
V
Направившись вдоль чайных рядов, я дошел до караван-сарая Джанкат-макони. На суфе, как всегда, сидел Рахими-Канд со своим блюдом. Купив у него леденец, я присел на противоположную суфу.
Сегодня поставил перед собой цель узнать, где, в каком квартале живет Кори Ишкамба. Все мои помыслы были направлены на это. Поэтому я сидел, задумавшись, не пытаясь вовлечь в разговор Рахими-Канда и выманить у него какую-нибудь интересную историю. Не успел я съесть свой леденец, как со стороны медресе Кукельташ показался Кори Ишкамба. Я впился в него глазами, стараясь определить, каково сегодня выражение его лица. Он, подойдя ближе, тоже пристально посмотрел на меня.
В его умных, проницательных глазах я прочел: «А, это опять тот самый лгунишка!»
Смущенный, я отвел взгляд, притворившись, что не у знаю подошедшего, но уголком глаза продолжал наблюдать за каждым его движением.
Он приблизился к Рахими-Канду, взял с его подноса кусочек сахара и один леденец, отправил их себе в рот, затем схватил конфету и, развертывая бумажку, пошел дальше.
Побледнев, Рахими-Канд закричал ему вслед дрожащим голосом:
— Дядюшка Кори, бросьте шутить! Как же так можно! Я человек бедный, у меня семья! Заплатите! Пожалуйста, заплатите!
Обернувшись, Кори Ишкамба проговорил:
— Ах ты, неблагодарный! Не забывай моего хлеба и соли! Вспомни плов, который ты ел вчера! Я ведь пригожусь тебе и за эту безделицу помогу получить в несколько раз больше! — И как ни в чем не бывало он зашагал дальше.
— Скряга, чтоб тебе сдохнуть! — стал ворчать себе под нос Рахими-Канд, перебирая и пересчитывая дрожащими пальцами свои богатства.
— Кто это? — спросил я, притворяясь, что совершенно не знаю Кори Ишкамбу.
— Язычник, шакал в чалме, кровосос-ростовщик, скряга и негодяй, — ответил Рахими-Канд.