Смерть Семенова
Шрифт:
За стеной глухо и отрывисто зазвучал голос отца, выговаривавшего матери. Это не предвещало ничего хорошего. Лучше бы он просто шел на кухню есть, подумал Олег. А затем – спать.
Голос в спальне продолжал недовольно и глухо бубнить свое. Мать в таких случаях обычно не перечила, а то и поддакивала, гася пожар конфликта в зародыше. Но сегодня она ворчливо парировала, вполголоса возражая мужу. Они даже ругались на полутонах. Олег приник ухом к стенке.
– Да ты на себя посмотри. Обвели же тебя, придурка, вокруг пальца, обставили. Сколько он работает и сколько ты? Самому не смешно за копейки сутками ишачить? Давай ишачь дальше. Видать, нравится тебе.
– Ты
– Ой, напугал, – горячо и насмешливо шептала мать. – В мамкиной квартире да мамкиным умом, да сорок лет в обед. Я тут Бывшев, я без пяти минут над вами командир… Десять лет сидишь на жопе ровно, и все без пяти минут. Тьфу, тошно. Сама уйду. Вот же вышла за сморчка, прости господи.
– Ты чего там вякнула, дурища? – зло и тихо процедил отец.
– Чего слышал, придурок недоделанный, – отвечала мать. – И не вякаю, а говорю, а если не понял, так еще раз повторю.
– Щас ты у меня поймешь с первого раз'a, – проговорил отец. Глухо раздался удар. Мать охнула. Олег отпрянул от стены, но вновь приник к ней.
– Щас тебе дойдет внятно и понятно, – повторял отец. Удар. Еще удар. – Растолкую в лучшем виде. Ссука драная.
Хлопнула дверь. Матерясь под нос, отец ушел на кухню. Сдавленное рыдание матери, доносившееся из спальни, леденило душу Олега. Внезапно и стремительно оно переросло в истерический хохот – приглушенный подушками и невыразимо страшный. Олег стоял под дверью спальни, не решаясь войти.
– Давай, давай, посмейся, сука – бормотал отец из большой комнаты, включая хоккей. Звякнул стакан.
Олег нажал на дверную ручку. Мама лежала, кутаясь в одеяло, как будто в комнате стоял минус. Она по-детски зарылась лицом в подушки. Скомканное покрывало некрасиво сползло на пол. Он подошел и стал неловко гладить подрагивающее плечо.
– Сынок, – повторяла мама, не поворачивая головы. – Сынок, сынок.
Он неуклюже гладил ее по молочно-белому плечу и светлым волнистым волосам, пока ее дыхание не успокоилось.
– Иди к себе, сынок, – проговорила она наконец. – Иди, мой хороший. Я полежу немного и встану.
И лишь плотнее закуталась в одеяло.
Он вышел. В большой комнате телевизор частил голосом известного комментатора. По экрану в погоне за невидимой шайбой метались фигурки наших и не наших. В кресле перед телеком сидел отец, уронив голову на грудь. Глаза его были закрыты. На столике справа стояла недопитая бутылка водки, накрытая граненой стопкой.
Олег вынул из сахарницы ключ, открыл ящик, отщелкнул кобуру и вытащил пистолет. Оглянулся на фигуру в кресле. Водка и бессонная ночь сделали свое дело – отец отключился напрочь. Черты лица его обмякли, сделались вялыми. Жесткие губы изогнулись в гримасе горького разочарования. Из уголка безвольно приоткрытого рта протянулась вниз паутинка слюны. Олег тихо задвинул ящик, подошел вплотную, приставил пистолет к отцовскому виску и нажал на крючок.
Пистолет даже не щелкнул. Голова отца клонилась все ниже. Гол, радостно заорал телевизор. Олег застыл, но отец не пошевелился. Не может быть, что это подделка. Ну не ходит же он в охрану с подделкой.
Он стал рассматривать пистолет и сбоку на корпусе обнаружил маленькую скобку с рычажком. Она могла занимать одно из двух положений. С усилием надавил на рычажок, отправив
Из телевизора внезапно и резко зазвучала финальная сирена. Отец открыл глаза и в это же мгновение Олег нажал на спусковой крючок.
Оглушительно грохнуло. Олега швырнуло назад. Пистолет вылетел у него из рук. Привстав, он увидел отца, неестественно распластавшегося поперек кресла, тяжело и неуклюже оседавшего на столик.
На обоях напротив расплывалось жирное багровое пятно. Из опрокинутой бутылки, булькая, потекла на пол прозрачная жидкость. По полированной поверхности стола от головы отца побежали вязкие вишневые ручьи, дробно закапали, проливаясь на линолеум пола. Олег лежал совсем рядом. Брезгливо отдернул ногу, не желая запачкаться.
Вбежала мать. Громко и страшно закричала при виде мужа, бросилась к лежащему на полу сыну. Тот был абсолютно спокоен. Сыночек, господи, ты как, что это, сынок. Да как же это, сынок. Да что же это.
Все хорошо, мама. Да что же хорошего-то, а, сынок? Все хорошо. Теперь тебя никто не тронет. Да как же нам быть теперь, сынок? Он сам, мама. Он виноват. Не надо было. Сынок, да как же так, о господи? Он сам, мама. Он сам.
В дверь продолжительно звонили. Она тяжело привстала и пошла на звонок, зажимая рукою рот, а другой опираясь о стену, точно слепая. Он сам, мама, повторял Олег, глядя на отца. Пистолет валялся в углу. Он ногой подтолкнул пистолет поближе – чтобы тот оказался как раз под свисающей с кресла рукой. Только что она была сухой и цепкой, а теперь болталась безвольной плетью. Выбитое на тыльной стороне отцовской ладони холодное солнце Севера погружалось в бескрайнюю водную гладь – теперь уже окончательно и бесповоротно.
Никогда в их доме не было столько народу, как в следующие несколько дней. Им сочувствовали все – соседи, бригада скорой, отцовские сослуживцы и милицейский дознаватель, коротко отметивший в рапорте «самоубийство». Окружающие гадали о мотивах и привычно сокрушались – надо же, такой молодой. Жить бы и жить. Семья тихая, приличная. Жена, сын, работа. Квартира своя отдельная. Живи не хочу. И чего только людям не хватает?
Начальник отряда, статный седовласый человек в сером костюме, вкрадчиво убеждал мать – да ведь я ему столько раз предлагал, иди учись. Оплатим. Обучим. Повысим. У него же неполное среднее. А он… Чего, говорит, я на этой учебе не видел? Все и так знаю. Все университеты на Севере с отличием окончил. Вот те, кто пообразованнее, и обходили его. Ну, вы же сами понимаете, какой он человек… был. Да если бы я знал, что так выйдет. Да кто ж знал, кротко отвечала мать.
Когда все закончилось, Олег понял, что их квартира перешла в иное качество. Она стала непривычно просторной и очень, очень тихой. Ему это нравилось. Изменился и взгляд матери. Она по-прежнему смотрела на него с любовью, к которой теперь примешивалось нечто непривычное. И это ему тоже нравилось.
Новое чувство в ее взгляде могло напоминать страх, но было больше банального страха. Мать смотрела на Олега с боязливым любопытством, словно хотела понять его заново, но больше не могла проникнуть ему в душу. Он догадывался, что это было за чувство. О нем то и дело спьяну твердил отец, который так и не смог добиться его от окружающих. Уважение – вот что читалось в глазах матери. И в ее словах тоже.