Смерть титана. В.И. Ленин
Шрифт:
В арестантском вагоне ехал еще один очень интересующий меня человек — Н. Е. Федосеев.
Мартов и Ванеев, которых отправляли в Туруханск, добились того, чтобы им позволили ехать на место назначения за собственный счет. И оба они знали, что я очень хотел бы встретиться с Федосеевым. Последнего, отправляемого в Иркутскую губернию за казенный счет, оставили дожидаться этапа в тюрьме, а Ванеева и Мартова выпустили, давая возможность позаботиться о собственной дороге. Они ушли, оставив в тюрьме вещи, но вскоре вернулись в тюремный цейхгауз с телегой. Кроме возчика, телегу сопровождал некто, одетый в купецкую шубу, якобы хозяин телеги. Предполагалось, что, пока будет происходить погрузка, хозяин поговорит со ссыльным Федосеевым, поскольку этим самым «хозяином»
Именно молодость и помнится ярче и шире. Оттого и хочется охватить эту часть жизни подробнее. Революция — это, конечно, страсть, это для революционера что-то подобное вдыханию озонированного воздуха, и особенно остро это чувствуется, повторяю, в молодости. Но разве не завязываются и все «узлы» именно в молодые наши годы? Разве не тогда определяется мировоззрение и жизненный путь? Наша дальнейшая жизнь часто — следствие поведения в юные годы. Все помню, и обо всем хочется написать и сказать.
Империя продолжала крутить и ломать своих молодых, несогласных с течением дел в ней, граждан. Я пережидал распутицу и поэтому находился на свободе. Все же прибывшие по тому же самому политическому делу товарищи продолжали оставаться на тюремном режиме. Целых три недели в тюрьме. В городе, из которого, если и захочешь, никуда особенно и не побежишь. (В России в любом городе есть острог.) Потомственный дворянин — это одно, а какой-то неясный еврей Цедербаум, родившийся в Константинополе, полячишка Кржижановский это, по меркам самодержавия, другое. И сколько мерзкой толстопузой российской неразберихи!
Помню, каких трудов стоило нам встретиться с Надеждой Константиновной в Шушенском. Ей высылка в Уфу была заменена по ходатайству — перепросилась! — ссылкой в Сибирь. Она ехала туда венчаться с ссыльным женихом. Ей начальство поставило непременное условие: немедленно (sic!) вступать в брак. А мне соответственно на этот брак от начальства же — немедленно брать разрешение. А когда я за разрешением сунулся, оказалось, что в Минусинске, хотя я в ссылке здесь уже второй год, нет моего «статейного списка». Его не переслали из красноярского тюремного управления. Для будущих специалистов и историков эпохи поясняю: статейным списком называется документ о ссыльном; без этого документа исправник не знает обо мне ничего и не может выдать мне никакого удостоверения.
Мне хочется рассказать, как мы втроем — Кржижановский, Ванеев и я — на пароходике «Святитель Николай» в самом конце апреля отправились в Минусинск. Какие по берегам на фоне яростного синего неба проплывали пейзажи! По какому-то удивительному стечению обстоятельств на этом же пароходике в бытность свою наследником, возвращаясь из Японии, из зарубежного путешествия, совершил одну из своих экскурсий будущий царь Николай II. Тогда же я подумал, как интересно разбрасывает свои карты судьба. Как известно, нашего будущего царя в Японии стукнул какой-то сумасшедший националист мечом. А если бы наш кораблик тогда же перевернулся на енисейской стремнине?
Кржижановский и Ванеев выглядели скверно: бледные, какие-то желтые, утомленные этапом и тюрьмой. Но мы строили планы, говорили о том, что могло быть и хуже. Из Минусинска в Красноярск почту отправляют два или три раза в неделю, так что письмо с ответом будет, вероятно, ходить дней 30-35. Меня безумно интересовала почта. Главное, не закиснуть, главное, продолжать.
Заметно, как я отчаянно замедляю темп своего рассказа и не приступаю к главному. Запомним, чтобы это было уяснено надолго и для всех: царская ссылка — это не курорт, хотя бы потому, что отправляешься ты в нее не по своей воле и оказываешься в обстановке, далекой от привычной, а значит, не способствующей твоей внутренней уравновешенности. Здесь все зависит от тебя, от крепости твоего характера. Потом, после моей смерти, в моем относительно полном собрании сочинений, в разделе «именной указатель» будут «тактично» обозначать даты жизни и смерти моих соратников той поры и друзей.
Ванеев, А. А. — «одновременно с В. И. Лениным был арестован по делу «Союза борьбы за освобождение рабочего класса» и в 1897 году сослан в Восточную Сибирь». Стоят даты жизни: 1872-1899. Мы ведь склонны глазами «пробрасывать» эти даты; в крайнем случае, подумаем про себя: как мало прожил!
Федосеев, Н. Е. — «один из первых марксистов России». 1871-1898. Ну что это за возраст по нынешним временам!
Ефимов, М. Д. — «рабочий бывшего Александровского южнороссийского завода в Екатеринославе. В ссылке в августе 1899 года присоединился к «Протесту российских социал-демократов» против «Credo «экономистов», написанных В. И. Лениным». Возможно, сотрудники, готовящие это собрание сочинений, и вообще не отыщут дат жизни и смерти этого рабочего Ефимова, о котором я среди прочих не лучших новостей, ссылаясь на Глеба Кржижановского, написал матери: «В Теси сошел с ума товарищ Ефимов (мания преследования), и Глеб отвез его в больницу».
Не умерли, не тихо скончались в собственной постели, окруженные домочадцами. Их убила ссылка.
Шушенское вообще-то село недурное: большое, в несколько улиц, довольно грязных, пыльных — все как быть следует. Лежит оно на голом месте в степи, садов и вообще растительности нет. Окружено село навозом, который здесь на поля не вывозят, а бросают прямо за селом, так что для того, чтобы выйти из села, надо всегда пройти сквозь некое навозное пространство. Невдалеке — версты полторы-две — есть лес, правда, сильно повырубленный, здесь даже и тени настоящей нет, но зато в начале лета бывает много клубники. К главному руслу Енисея прохода нет, но река Шушь течет около самого села, а затем через полторы версты, впадает в Енисей, который образует в месте слияния массу островов и протоков, и здесь как раз можно купаться. Я обычно и купался, в главном протоке. На горизонте — Саянские горы или отроги их, они лежат верстах в пятидесяти, так что на них можно только глядеть, когда облака не закрывают: точь-в-точь как из Женевы можно глядеть на Монблан. Некоторые совсем белые, и снега на них едва когда-либо стаивают.
В первые дни я решил не брать в руки карты Европейской России и Европы. Такая неистовая брала горечь, когда развернешь эти карты и начинаешь рассматривать на них разные черные точки. Правительство хочет культурно и цивилизованно стиснуть твое горло, убить твой мозг, а ты или сдаешься, или противостоишь.
Что же главное произошло за этот период? Столько сейчас встает в памяти мелких событий, которые отчаянно помнятся мне, но которые не имеют никакого значения для главной, политической моей биографии. Сколько немыслимых трудов было потрачено, чтобы получать всю необходимую почту и следить за новинками! Без канцелярии и помощников я получал груду книг из России и груду книг отсылал обратно. Я прошу сестер выписать мне газеты, а их все нет, я прошу высылать мне даже случайные номера, которые ими будут покупаться. Как хорошо было бы иметь «Новое слово»! Этот журнал вместе с М. И. Туган-Барановским выпускал Петр Струве — сначала «либеральные народники», потом «легальные марксисты», как очень вежливо именовали мы их направление тогда. Но потри любого «легального марксиста», и под розовой корочкой окажется все тот же буржуа.
Вот регулярно начали приходить «Русские ведомости». Событие! Я получал газеты на 13-й день от среды и субботы. Высчитал, пишу теперь об этом своим родным, на случай каких-либо расчетов об отправке. Спрашиваю у сестер: а выписано ли еще что-нибудь? Например, «Русское Богатство» или «Вестник финансов»? Меня все время свербит мысль устроить пересылку необходимых книг сюда из какой-нибудь столичной библиотеки. Не получается. Как никогда остро, осознаю, что без импульса извне вести какую-нибудь литературную работу невозможно. Требую прислать мне сюда новый каталог Петровской библиотеки. Потом в уже начавших приходить «Русских ведомостях» читаю о «Программе домашнего чтения на 3-й год систематического курса». Вот бы и это получить сюда, в глушь.