Смерть титана. В.И. Ленин
Шрифт:
Так приходилось изворачиваться, прикидывать собственные возможности и возможности своих родных, так долго обдумывать, что заказать, а от чего из-за безденежья стоит отказаться, что я до сих пор помню цены на печатную продукцию того времени. Может быть, в память тех моих денежных отношений с прессой оказались так малы и доступны цены на газеты и журналы в Советской России. А в 1899 году цены были кусачие: «Русские ведомости» на год — 8 р. 50, «Русское богатство» — 9 р. 50, «Мир Божий» — 8 р., «Нива» — 7, «Archiv fur soziale Gesetzgbuch und Statistik, herausgegeben von Heinrich Braun» — 12 марок. А теперь сопоставим это с 8 рублями, «жалованными» мне царем и правительством на проживание. На баранину хватало, а вот на
С легкой руки Надежды Константиновны эта пресловутая баранина, боюсь, войдет во все воспоминания обо мне. Как же, колоритная деталь! Женщины вообще любят придумывать какие-нибудь истории, а потом повторять их до тех пор, пока все в них поверят, и они сами в том числе. И вот так Надежда Константиновна после возвращения из ссылки везде излагала некую забавную, с ее точки зрения, историю, должную свидетельствовать то ли о моей нетребовательности к пище, то ли о моем зверском, «мужицком» аппетите, то ли о немыслимой сибирской дешевизне. Если последнее, то чему же здесь дивиться? Оторванности от городского рынка, потребляющего деревенский продукт? Этот невинный рассказик Надежды Константиновны подразумевал, что еще, дескать, до приезда ее вместе с матерью, Елизаветой Васильевной, ко мне в ссылку, меня довольно однообразно кормили.
Итак, сам рассказик, запомнившийся мне почти наизусть. Обед и ужин был простоват, говаривала Надежда Константиновна, одну неделю для Владимира Ильича резали барана, которым кормили его изо дня в день, пока всего не съест; как съест — покупали новую порцию мяса, его во дворе, в корыте, где корм скоту заготовляли, работница рубила на котлеты для Владимира Ильича опять же на целую неделю.
Но отпустим «наших баранов» пастись к зайцам. Об этих, также ставших легендарными, животных, я тоже, пожалуй, поведаю сейчас. Речь идет опять о некоем фантастическом рассказе Надежды Константиновны, о целой лодке беззащитных зайцев, будто бы набитых мною чуть ли не веслом на островах, то есть в неохотничий сезон. Дед Мазай и зайцы наоборот. Прекрасная и удобная история, которую в будущем всегда можно выдать за иллюстрацию патологической жестокости российского революционера. Эта история даже попала в нашу семейную переписку. Тогда же я писал брату, тоже охотнику: «Не Анюта ли впадает в некоторые хронологические ошибки, выдавая старые мифы о зайцах за новые известия? Зайцев здесь я бил осенью порядком, — на островах Енисея их масса, так что нам они быстро надоели. Проминский — ссыльный лодзинский социал-демократ, шляпник, — набил их несколько десятков, собирая шкурки на шубы для своих детей». Не тогда ли возник и миф о заячьем избиении?
Но вернемся к почте, к изданиям, которые я получал в Сибири: и русские газеты, и иностранные, и новые книги. Книги, а не разговоры, вот истинная среда обитания для настоящего интеллигента.
В Шушенском я получил «Экономические этюды» Н. Водовозова, довольно известного в то время экономиста и мужа моей будущей издательницы. И это натолкнуло меня на мысль об издании нескольких моих статей отдельной книгой. Моя книга называлась похоже — «Экономические этюды и статьи». С выходом ее было связано много ожиданий. Готовую книгу все не присылали. Я, естественно, нервничал. Наконец, в одно серенькое утро видим — лезет через забор мальчишка из волости с каким-то громадным тюком: оказалось, «Этюды», завернутые в тулуп.
Перед приездом в Шушенское Надежды Константиновны я отослал ей огромный список книг, которые мне были нужны, чтобы закончить «Развитие капитализма». Этот списочек по своей монотонной длине не для мемуаров, но давайте заметим, что, сидючи в сибирской глуши, даже библиографию-то для этого списочка нелегко было собрать.
А тут мне еще вдруг ужасно захотелось иметь полное собрание сочинений Тургенева в 12 томах, обещанное как премия подписчикам журнала «Нива». А потом до озноба стали необходимы пособия по английскому языку: грамматика, да подробная, с разделом об идиомах, с развернутой главой о синтаксисе, понадобился словарь топонимики и имен собственных. Все, кто когда-либо занимался переводом, знают, какие трудности подстерегают вас при переводе имен собственных и географических названий. Но этот мой интерес уже означал, что я взялся переводить толстенную книжку Webb'oB. Об этом, если не забуду, расскажу ниже.
Представьте себе этот нескончаемый круговорот книг, летящих, как гуси, из Москвы или Петербурга до Шушенского и потом вскоре возвращающихся обратно. Сколько усилий приложили мои друзья, товарищи и мои сестры, чтобы организовать это «вечное движение». Сколько было написано ласковых писем родным, напоминаний о напоминаниях, как отцеживалась в поисках новостей и специальной информации вся поступающая ко мне литература! Каждая газета прочитывалась несколько раз целиком и по частям — передовые статьи, колонки объявлений.
Ну что же, вспомним кое-что еще не из самого главного, но существенного, что крепко запомнилось. А запомнилась, как состояние, постоянная борьба с собственной бедностью. Из Петербурга в свое время — за два года до ссылки да года в тюрьме — я писал, обещая любящей, но строгой матушке тратить меньше: «Нынче первый раз в С.-Петербурге вел приходно-расходную книгу, чтобы посмотреть, сколько я в действительности проживаю. Оказалось, что за месяц с 28.VIII по 27.IX израсходовал всего 54 р. 30 коп., не считая платы за вещи (около 10 р.) и расходов по одному судебному делу (тоже около 10 р.), которое, может быть, буду вести. Правда, из этих 54 р. часть расхода такого, который не каждый месяц повторится (калоши, платье, книги, счеты и т. п.), но и за вычетом его (16 р.) все-таки получается расход чрезмерный — 38 р. в месяц. Видимое дело, нерасчетливо жил: на одну конку, например, истратил в месяц 1 р. 36 к. Вероятно, пообживусь, меньше расходовать буду».
Но что же я мог поделать, когда сам мой образ жизни требовал определенных затрат. Это писательские траты: книги, газеты, письменные принадлежности. Так другие люди моего круга тратились на театры, на букеты, на франтоватые тросточки и модные котелки. Как я уже писал, в суде, в соответствии с традицией, я выступал во фраке. Но это был старый фрак моего отца. Вот что это было — природная экономия и прижимистость или понимание, отчетливое до слез, что за каждым на земле изготовленным предметом стоит человеческий труд?
Я недаром обмолвился о присылке мне в Шушенское монументального тома Webb'oB. Не успев еще как следует обустроиться здесь, я через петербургских знакомых достал себе этот огромный перевод, потому что это был реальный заработок, на который я рассчитывал, а не только на то, что мне подкинут родные. Далеко не всегда приходится делать работу, которая нам очень уж по душе. Наш медовый с Надеждой Константиновной месяц ознаменовался тем, что я, отложив собственную, дорогую для меня работу — завершение остающихся глав «Развития капитализма в России», принялся вместе с молодой женой в четыре руки переводить томище супругов-англичан. А это на двоих почти 1000 писчих страниц. С утра до вечера, не разгибая спины, потому что надо было сделать к сроку.
А разве я не рассчитывал на заработки от других своих литературных работ? И вот уже пошли первые за статьи гонорары. С какой гордостью я писал на второй или третий год ссылки своему товарищу А. Н. Потресову — последний обладал довольно значительным капиталом и часто помогал деньгами при выпуске разнообразных партийных изданий, — что если не очень стеснять себя в средствах для выписки книг, то можно и в глуши работать: я сравнивал свою жизнь в Самаре лет семь назад, когда читал исключительно чужие книги, и теперь, когда завел привычку выписывать книги.