Смерть в Лиссабоне

Уилсон Роберт Чарльз

— И это в МПЗГ так говорят о Салазаре?

— Тебе этого не понять, друг мой. Слишком долго ты находился за границей. А я уже столько лет безвылазно торчу здесь, в Лиссабоне. МПЗГ, — продолжал он, словно проповедник простирая руку, — это не просто полиция, это отдельное государство нашей Новой Державы. Они проникают всюду. Они чуют, откуда исходит опасность. Они следят за ходом войны в Африке. Наблюдают беспорядки дома. Они вынюхивают любую крамолу. Вынюхивают коммунистическую заразу, все то, что угрожает стабильности нашего… Ты хоть знаешь, что коммунисты делают с банками?

Фельзен

молчал. Он знал Абрантеша и его звериный нюх, знал его как дальновидного партнера, безжалостно проводящего в жизнь драконовское антирабочее законодательство; как дрожащего над каждым эскудо дельца, но никогда, ни разу на его памяти тот не проявлял себя как политик.

— Они их национализируют, — объявил Абрантеш.

Фельзен лишь потер седоватую щетину. Абрантеша возмущало его видимое безразличие.

— А это означает, что мы лишимся всего, — докончил прогноз Абрантеш.

— Мне известно, что такое национализация, — сказал Фельзен, — и я знаю, что такое коммунизм, и боюсь его. Меня не надо убеждать. Но что ты предлагаешь? Распродать все и убраться из этой страны? Что до меня,то в Бразилию я не поеду.

— Мануэл поступит в МПЗГ, — сказал Абрантеш, и Фельзен едва удержался, чтобы не расхохотаться: так вот, оказывается, какое решение он предлагает!

— А как же университетское образование? — чисто механически спросил он.

— С его данными не потянет. — Абрантеш постучал по виску концом сигары. — Я гляжу на Педру и гляжу на Мануэла — трудно поверить, что это дети одних и тех же родителей… Но я думаю, что МПЗГ — это то, что надо. Я уже познакомил его там кое с кем. Он им понравился. Будущее мальчика теперь определено. К тому же коммунистов он тоже терпеть не может. Им не придется его настраивать против них. Вот увидишь, нам это будет на руку. Если на наших предприятиях появятся коммунисты, он их выловит и отправит в тюрьму Кашиаш. А уж там знают, что с ними надо делать.

Фельзен пробурчал что-то невнятное. Он устал, а фанатизм партнера даже агуарденте придавал какой-то неприятный привкус. Абрантеш откинулся в кресле, сунул в рот сигару и расправил на груди галстук.

Покрытая пушком плешь Мануэла скользнула в сумрачную лоджию под верандой.

К вечеру Абрантеш с родными и Патрисией уехали. Патрисия оправдывалась тем, что плохо себя почувствовала, но причина была в том, что Фельзен сильно напился. Напился так, что ему стоило труда попасть сигаретой в рот.

Он ухитрился поставить на проигрывателе «Джейлхаус рок» и сел на веранде, втягивая носом все еще слабый морской ветерок и глядя в вечернюю темень.

По прошествии времени, показавшегося ему вечностью, он неожиданно для себя самого очутился в спальне, распахнул все окна, рванул из-за пояса рубашку и, наступая на оброненные брюки, направился к кровати. Ему было жарко и хотелось поскорее лечь голым под холодные простыни и забыться сном.

Он сорвал покрывало с кровати и уже хотел броситься в постель, но испуганно попятился. На кровати лежала огромная ящерица. Живая. Она вздернула голову и съежилась на белой простыне.

Фельзен, пошатываясь, выбрался из спальни и пошел раздобыть какой-нибудь подходящий инструмент. Вернулся со скалкой и молотком. Первый удар не попал в цель, а лишь сбросил ящерицу с кровати. Минут десять он молотил куда попало, круша мебель, пока наконец не оглушил ящерицу скалкой. После этого он стал наносить удары молотком и остановился, лишь вспомнив тот случай в Бейре, на жаркой и пыльной дороге, неожиданно всплывший в его памяти. Он поднял ящерицу за хвост. Она оказалась на удивление тяжелой. Он выбросил ее во двор.

Утром он проснулся от сильного сердцебиения. Он был еще пьян. Он понял это потому, что не чувствовал головной боли и с совершенным равнодушием воспринял то, что простыни и обе подушки залиты кровью. В окна сочился тусклый серый свет, с океана несло промозглым утренним холодом. Комната была как будто в дыму: было десять часов утра, и дом окутывал густой туман.

На лбу у себя Фельзен нащупал подсохшую глубокую царапину. Он смыл корку водой и принял душ, вернув жизнь в онемевшее тело. Надел костюм, теплое пальто и пошел к машине. Идя в гараж, он обошел валявшуюся на дороге ящерицу, еще раз поразившись ее размерам — с хвостом в ней было не меньше полуметра. Он перевернул ее носком ботинка. Действительно огромная тварь. Не местная, наверное, подумал он.

Он открыл гараж, и что-то будто потянуло его взглянуть вниз, на пол. За машиной под бампером крест-накрест были положены две ржавые подковы. Он присел на корточки и увидел еще две подковы, подсунутые под задние колеса. Собрав подковы, он, сильно размахнувшись, выкинул их за ограду. Одну он не добросил — она отскочила к нему. Пришлось бросать снова.

Запыхавшись от этих усилий и вернувшись, чтобы запереть гараж, он заметил еще две подковы, подпиравшие передние колеса. В ярости он швырнул их в кусты и поехал в Эшторил, чувствуя нарастающую боль в глазах.

Не проехав и километра, он заметил, что погода изменилась — ярко засияло солнце. До Эшторила он добрался уже мокрый от пота и остановился на главной площади выпить кофе. Дышать было трудно. Сердце бешено колотилось, но колотилось оно словно бы вхолостую: вместо того чтобы гнать по жилам кровь, гнало лишь разреженный воздух. Оставив пальто в машине, с пиджаком на плече он пешком подошел к дому Абрантеша. Лицо заливал пот. Горничная поначалу даже не хотела его пускать, но потом провела в гостиную и дала стакан воды, но Фельзен слишком нервничал, чтобы сидеть, и метался по комнате, точно зверь в клетке.

Вошел Жоакин Абрантеш, решительно, энергично, но тут же слегка опешил, увидев Фельзена с рассеченным лбом и явными признаками похмелья на лице.

— Что случилось?

Фельзен рассказал ему.

— Ящерица? — переспросил Абрантеш.

— Мне хотелось бы знать, кто мне ее подложил.

Был призван Мануэл и обвинен в розыгрыше.

Тот обомлел. Вытянувшись, как солдат на плацу, он горячо отнекивался и вскоре был отпущен с миром.

— Что за парень, ей-богу, — сказал Абрантеш. — Смотрю и удивляюсь — вечно шарит по чужим домам.