Смерть в Лиссабоне
Шрифт:
— Странные мы люди, — сказал я.
— Любовь — штука сложная.
Я взглянул на собственное отражение в стекле над головой жены.
— Сегодня я познакомился с одним человеком, — сказал я.
— С кем же?
— Учителем.
— Учителем или учительницей?
— Учительницей.
— И что же? — спросила она с некоторым раздражением.
— Мне она понравилась.
— Понравилась? В каком смысле?
— Меня потянуло к ней.
Молчание.
— Впервые
— Можно без подробностей, Зе?
— Я вовсе не хотел…
— Вот и не надо.
— Я собирался только…
— Зе!
Отражение ее дрогнуло, порыв ветра ударил в стекло, непрочно державшееся в раме. Звякнула лампа на столе. Крепчавший ветер гремел черепицей на крыше. Гром, казалось, разорвал что-то у меня в груди. Меня бросило вперед, фотография упала, оконное стекло почернело, лампа опрокинулась.
Я лежал в темноте на полу и задыхался. Доктор решил бы, что у меня сердечный приступ; в каком-то смысле так оно и было. Прошло время, показавшееся мне вечностью. Я кое-как взгромоздился на стул, потом встал, добрался до двери и, то и дело оступаясь, спустился вниз.
Я яростно сдирал с себя одежду, которая липла к телу, как назойливая любовница; содрав, упал в постель, утонув в уютной яме матраса. Слезы текли у меня по щекам.
27
24 декабря 1961 года, Монте-Эшторил, под Лиссабоном.
Фельзен сидел на краю деревянного сундука спиной к окну, в которое бил дождь. Днем из этого окна открывался вид на океан и форт Кашкайш справа — приземистое квадратное строение, омываемое волнами. Он наблюдал, как прощаются с хозяевами дома родственники Пики после ужина в сочельник. Педру, старший сын Жоакина, был с гостями. Он жал руки и целовался. Мануэл стоял прислонившись к стене, сунув руки в карманы. Он тоже наблюдал. Наблюдал внимательно, как эксперт.
Компания разошлась. Пика поднялась наверх, Педру и Мануэл скрылись в доме. Абрантеш и Фельзен налили себе довоенного арманьяка и закурили штучные кубинские сигары. Абрантеш уселся на свое излюбленное место — в кожаное кресло с высокой спинкой и козырьком. Он любил тихонько и рассеянно постукивать по ручке этого кресла, и ладонь его уже оставила там темное лоснящееся пятно.
— Ты скверно выглядишь, — сказал Абрантеш. — И ничего не ещь.
Он был прав. Фельзену вот уже которую неделю не хотелось есть. Его обуревало предчувствие чего-то грозного, что надвигалось на него, и он хотел встретить это, будучи в форме — голодный, собранный, предусмотрительный. Он взглянул в черное стекло окна — там отражался Абрантеш.
—
Фельзен попыхивал сигарой, и красный огонек на ее кончике мигал, будто посылая ему сигналы азбуки Морзе.
— И курить натощак вредно, — добавил Абрантеш. — Вот когда ешь хорошо, можно многое себе позволить.
Фельзен мерил шагами комнату, глядя в окно.
— И нервничаешь ты что-то, — продолжал Абрантеш. — На месте усидеть не можешь. Работу запустил. Слишком много времени и сил отнимают у тебя бабы. Тебе угомониться надо, жениться…
— Жоакин?
— Что? — Он вскинул на него глаза с невинным видом, слегка озадаченно. — Я ведь только помочь хочу. С того времени, как ты вернулся из Африки, ты сам не свой. Был бы ты женат, я не так бы о тебе беспокоился… Беспокоиться — это уж по их, бабской, части.
— Не хочу я жениться, — сказал Фельзен.
— Но ведь тебе же надо детьми обзавестись или… или…
— Или что?
— Или род прервется. Ты же не хочешь быть последним в роду.
— Я не Габсбург, чтобы заботиться о наследнике, Жоакин.
Не зная, что такое «Габсбург», Абрантеш промолчал. Они выпили. Фельзен налил по новой и опять вернулся к окну. Он видел, что и Абрантеш тоже вытянул шею, пытаясь понять, что интересного нашел за окном Фельзен.
— Мануэл делает большие успехи в МПЗГ, — сказал Абрантеш.
— Да, ты говорил.
— Они утверждают, что у него большие способности к этой работе.
— Может быть, природная подозрительность?
— Нет, скорее любознательный ум, — сказал Абрантеш. — Они говорят, что ему нравится… узнавать. Собираются сделать его агентом первого класса.
— Это значительное повышение?
— После шести-то месяцев службы? Думаю, что да.
— А что он там делает?
— Ну… знаешь ли… наблюдает, проверяет подозрительных людей, беседует с информаторами, ищет гнильцу там, где она есть.
Фельзен кивнул, слушая вполуха. Абрантеш заерзал в своем любимом кресле, так и не сумев устроиться удобно.
— Я вот что хотел спросить тебя, — сказал он. — Давно хотел, еще несколько месяцев назад.
— Что? — Фельзен, отведя взгляд от окна, впервые за этот вечер проявил интерес.
— Ты говорил с сеньорой душ Сантуш по поводу того случая летом?
— Конечно говорил.
Абрантеш с видимым облегчением откинулся в кресле.
— Я волновался, — сказал он, — что ты не воспримешь это всерьез. А это ведь дело серьезное.