Смерть в своей постели
Шрифт:
— Гавкать не гавкали, и чтоб кусаться, тоже не замечал… Но, знаете, у всех было на душе вроде как злобство. Тот этого ненавидит, этот того терпеть не может, все вместе сраного Объячева готовы растерзать…
— За что?
— А! — Степан махнул рукой. — Конечно, он всех кормил, одевал, кое-кого по островам возил, по странам жарким… Но как сказать… Не по доброте душевной, не из щедрости и бескорыстия, нет. Жлоб он, вот что я скажу. Все, кто в этом доме жил, были для него прислугой. И потом, знаете, можно и с прислугой нормально жить, а этот Объячев никогда не забывал напомнить, что ты прислуга. Я не возражаю, пусть прислуга, но плати! У меня семья в Золочеве год ничего кроме картошки не ест! Год!
— И однажды вам это надоело, — произнес Пафнутьев без вопроса, просто проговорил, как бы вывод для себя сделал, но Степан почувствовал — надо что-то ответить.
— Почему однажды? — он передернул плечами. — Это давно мне надоело. Васыль все сдерживал меня, а то я бы давно с этим хмырюгой разобрался.
— А как с ним можно разобраться?
— Как? Да тыща способов! Принес бы он мне эти денежки, в жменьке принес!
— В чем?
— В ладошке.
— Так как же все-таки с ним можно было разобраться?
— Морду набить — это первое дело. Петуха пустить в этот домик тоже можно. Работу так сделать, что через месяц все развалится, через месяц все надо по новой отделывать.
— Так, — кивнул Пафнутьев. — Это уже три способа. И еще есть другие?
— Есть.
— Слушаю вас внимательно.
— Телевизор видели в каминном зале? Он три тыщи долларов стоит. Его нетрудно вывезти. Никто и не заметит. Ковры видели в рулоны свернутые? Иранская ручная работа. Даже набор каминный — лопаточка, щипчики, совочек… Мне полгода надо вкалывать, чтобы такой набор купить.
— Неужели совок с лопатой может столько стоить? — ужаснулся Пафнутьев.
— Шведское исполнение, кованый металл, винтовой узор, квадратное сечение, отделка из дуба, подставка с фигурными крючками, тоже коваными… — Степан смотрел на Пафнутьева даже как-то жалостливо, как на человека, которому приходится объяснять такие простые вещи. — Опять же, надо учесть — это предмет роскоши. Я бы мог выковать такой набор, и он обошелся бы Объячеву в десять раз дешевле… Но есть некие неуловимые признаки хорошей фирмы. И платят за эти вот неуловимые признаки, а не за изделие и не за класс самой работы.
Степан как-то сразу, резко переменился — уже не гневался на Объячева, сделался спокойным, усталым. Поставив локти на колени, скрестил тяжелые, натруженные ладони и, казалось, просто ждал, пока Пафнутьев уйдет и оставит их с Васылем вдвоем.
«А как пылал, как горел всего две минуты назад!» — изумился Пафнутьев.
Самое большое удивление, самая ошарашивающая неожиданность подстерегала Пафнутьева все-таки не в этом доме, где, казалось, все было пропитано какими-то тайнами, недомолвками, загадочными превращениями и перепадами в настроении людей. Оставив Худолея и Андрея в объячевском особняке и наказав никого не выпускать, Пафнутьев выехал в город. И вот там-то, в морге, где знакомый патологоанатом должен был сделать вскрытие Объячева, Пафнутьева и поджидало сообщение, которое перевернуло все его соображения, вместе с подозрениями, прикидками и скромными озарениями.
Вначале, добравшись до своего кабинета, он позвонил Шаланде.
— А! — обрадовался тот. — Задержал злодея?
— Какого? — невинно удивился Пафнутьев.
— Ну, как же! Убийцу схватил?
— Знаешь, Шаланда, у меня такое впечатление, что этот убийца вовсе и не злодей.
— Кто же он? Жертва?
— Очень даже может быть.
— Да? — замедленно спросил Шаланда, но, не поняв, что хочет сказать Пафнутьев, на что намекает, тут же слегка обиделся. — Ты уж там без меня разбирайся, кто злодей, а кто невинная жертва. Мне этого не понять по темноте и невежеству, но когда что-то касается дела… Ты слышишь меня?
— Я слушаю очень внимательно.
— Так вот, когда касается дела, тут я на коне. Могу и слово сказать дельное, и вообще… Как ты думаешь, кто такой Объячев?
— Это который с дырявой головой?
— Он самый. Так кто же он?
— Магнат.
— Ни фига, Паша! Он не магнат. Мои ребята навели справки. За последний год он здорово обнищал. Но скрывал это, как дурную болезнь.
— Даже так… — пробормотал Пафнутьев.
— Из пяти заправочных станций у него осталось две, молочный завод отобрали крутые ребята за долги.
— А железобетонный?
— Пока за ним. И мебельная фабрика тоже.
— Знаешь, Шаланда, это мне напоминает одну американскую историю… Миллионер за один день просадил на бирже двадцать миллионов долларов. У него осталось пятьдесят миллионов. Он бросился с крыши небоскреба, оставив записку: «Я не представляю, как дальше жить».
— А кому достались пятьдесят миллионов? — серьезно спросил Шаланда.
— Какие пятьдесят миллионов? — Пафнутьев был не менее серьезен.
— Ну, о которых ты только что рассказывал. — Шаланда начал раздражаться.
— Я?!
— Значит, так. — Шаланда понял, что над ним издеваются, и перешел на сухой тон. — Убийца в доме, это совершенно ясно. Согласен?
— Могли стрелять в окно, — заметил Пафнутьев. — Объячев любил спать при открытом окне. Когда его нашли, окно было распахнуто настежь. Стрелять могли откуда угодно, вокруг полно недостроенных домов.
— Так ведь это… Твой Худолей говорил даже о позе, в которой якобы находился убийца в момент выстрела.
— Худолей говорил о горизонтальном полете пули. Но это имеет значение только в том случае, если бы Объячев действительно лежал головой на подушке.
— А как ему еще лежать?
— Он мог находиться в полулежачем положении, мог сидеть, опершись о спинку кровати.
— Ты так думаешь? — растерянно спросил Шаланда.
— А что касается утерянных им заправочных станций… Он мог их продать, а деньги вложить в дом.
— Тоже верно. Как бы там ни было, Паша, но дом надо перевернуть вверх ногами. Надо искать оружие.
— Нашли, — негромко сказал Пафнутьев.
— Кто нашел? — воскликнул Шаланда.
— Худолей.
— Но ты ведь сам только что говорил, что стреляли с соседнего участка! — возмутился Шаланда.