Смертельные враги
Шрифт:
– Да, вот настоящий соперник, с которым мне придется бороться. Только его и следует опасаться.
Эспиноза, весьма внимательный наблюдатель, тем не менее не смог бы сказать – адресовался ли поклон этого чрезвычайного посланника королю, Фаусте, вперившей в него горящий взор, или же ему самому.
И великий инквизитор, со своей стороны, прошептал:
– Вот человек!
Его спокойные глаза, казалось, оценили поочередно Фаусту и Филиппа, затем вновь устремились на Пардальяна; на лице его промелькнула почти неуловимая гримаса, словно говорившая:
– К счастью, здесь есть я!
И он еще теснее прижался к оконному переплету, стараясь быть как можно менее заметным.
Пардальян же, склоняясь в поклоне с той прирожденной, хотя и несколько высокомерной элегантностью, которая уже сама по себе являлась кричащим нарушением строжайшего испанского этикета, мысленно говорил: «Ага, ты пытаешься заставить меня опустить глаза!.. Ага, ты снял шляпу перед госпожой Фаустой и опять надел ее, принимая посланника французского короля!.. Ага! Ты приказываешь отрубить голову смельчаку, осмелившемуся заговорить с тобой без твоего дозволения!.. Черт! Тем хуже для тебя...»
И стремительно шагнув к медленно удалявшейся Фаусте, он воскликнул с той обезоруживающе наивной улыбкой, из-за которой подчас было непонятно – говорит ли он серьезно или шутит:
– Как! Вы уходите, сударыня!.. Останьтесь же!.. Коли случаю было угодно свести нас троих всех вместе, то мы, надеюсь, сможем немедля уладить все наши дела.
Эти слова, произнесенные с сердечной простотой, произвели впечатление разорвавшейся бомбы.
Фауста застыла как вкопанная и обернулась, глядя поочередно то на Пардальяна, – причем так, словно она не была с ним знакома, – то на короля, который, как она предполагала, вот-вот должен был отдать приказ об аресте наглеца.
Король сделался смертельно бледным; в его серых глазах сверкнула молния, и он посмотрел на Эспинозу, будто спрашивал: «Что это за человек?»
И даже Красная борода весь напрягся, поднес руку к эфесу шпаги и приблизился к королю, ожидая приказания немедля пустить ее в ход.
В ответ на немой вопрос своего повелителя Эспиноза пожал плечами и чуть шевельнул рукой, что означало:
– Я вас предупреждал... Оставьте его... Настанет пора, и мы все сделаем как надо.
Король Филипп, следуя совету своего инквизитора, и безусловно (хотя и против воли), заинтересованный блистательной отвагой и дерзостью этого безумца, столь мало походившего на его придворных, вечно согнутых перед ним в поклонах, – Филипп смолчал, но про себя подумал: «Посмотрим, как далеко зайдет дерзость этого французишки!»
Его взгляд по-прежнему оставался пронзительные, но из безразличного он теперь стал зловещим.
Фауста, позабыв, что она откланялась, позабыв о самом короле, устремила на Пардальяна решительный взгляд, готовая принять его вызов, – и однако душа ее была столь возвышенна, что в то же время она восхищалась Пардальяном.
Восхищение же Эспинозы выразилось в следующем размышлении: «Нужно, чтобы этот человек во что бы то ни стало оказался на нашей стороне!»
Что до Красной бороды, то он удивлялся, почему король до сих пор не подал ему знака.
И лишь Пардальян улыбался своей простодушной улыбкой; казалось, он даже не догадывался, какую бурю вызвало его поведение, не догадывался, что рискует головой.
И все так же улыбаясь, все с той же простотой, все с той же прямотой, он, повернувшись к королю, сказал:
– Я прошу у вас прощения, сир, я, быть может, нарушил этикет, но меня извиняет то, что наш государь, король Франции (шевалье сделал ударение на последних словах), приучил нас к большой терпимости в этих вопросах – ведь в следовании всем придворным правилам есть что-то ребяческое.
Положение грозило сделаться смешным, иными словами – ужасным для короля. Совершенно необходимо было пресечь то, что Филипп счел дерзостью, или же попросту уничтожить шевалье своим презрением. Однако король решил проявить выдержку и поэтому вынужден был отвечать.
– Действуйте, сударь, так, как если бы вы стояли перед королем Франции, – сказал он, в свою очередь делая ударение на последних словах, голосом, едва слышным от переполняющей Филиппа ярости, и тоном, который заставил бы бежать без оглядки любого, кроме Пардальяна.
Но шевалье слыхивал и видывал и не такое. Он пребывал в хорошем настроении; кроме того, он с радостью убедился, что наконец-то задел гордость короля, донельзя не нравившегося ему.
А посему он не только не отступил, но даже легонько улыбнулся и склонился в изящном поклоне; в глазах его мерцало беспредельное ликование человека, который забавляется от души.
– Я благодарю Ваше Величество за позволение, дарованное мне с такой благожелательностью. Представьте себе, мне было бы крайне любопытно поближе взглянуть на пергамент, владелицей коего является принцесса Фауста. Он настолько занимает меня, что я без колебаний проехал всю Францию и всю Испанию с единственной целью удовлетворить свое любопытство, которое, я мог бы в том поклясться, разделите и вы, учитывая, что сей пергамент представляет определенный интерес и для вас.
И внезапно добавил с тем холодным спокойствием, что бывало порой ему присуще:
– Я совершенно уверен, что вы спрашивали этот пергамент у госпожи Фаусты, я совершенно уверен, что она вам ответила, будто не взяла его с собой и он спрятан у нее в надежном месте... Так вот! Это неправда... Этот пергамент – здесь...
И вытянув вперед руку, он почти коснулся груди папессы кончиком указательного пальца.
В его тоне звучала такая неодолимая уверенность, а жест оказался столь неожиданным и точным, что над актерами этой поразительной сцены на несколько секунд вновь нависло тяжелое молчание.
Эспиноза в очередной раз пришел в восхищение.
– Какой жесткий игрок!
Слова Пардальяна были правдивы и напугали Фаусту. Однако она не шелохнулась, а лишь горделиво вскинула голову. Надменная принцесса с холодным бесстрашием выдержала сверкающий взор шевалье, но внутри она так и кипела: «О! Дьявол!»
Король же заинтересовался странным посланником до такой степени, что даже позабыл смертельно оскорбившие его непринужденные манеры шевалье.
А тот продолжал:
– Ну же, сударыня, возьмите с вашей груди этот пресловутый пергамент да покажите-ка его нам, чтобы мы могли обсудить, насколько он ценен, ибо, если он интересует Его Величество короля испанского, то он интересует и Его Величество короля французского, коего я имею честь представлять здесь.