Смертельный лабиринт
Шрифт:
— Плотный, резкий, сильный? — задумалась Марина. — А почему ты решил, что он обязательно должен быть и тяжелым? Не мог ли он ей просто не идти? Скажем, девушка молодая, красивая, а запах, как… ну как от пожилой кокотки? Не то говорю?
— Нет, пожалуй, даже ближе, чем ты думаешь… Да, он ей явно не годился. Противоречил. Ты — умница, совершенно точно угадала!
— Ну тогда легче… Из дорогих могли быть от Джанфранко Фере… У Кристиана Диора есть «Пуазон»… Ну и, конечно, «Шанель». Это — в первую очередь. Самые распространенные и далеко не дешевые… А ну-ка постой! — Марина вдруг насторожилась и стала снова шумно принюхиваться. Посмотрела на Сережу и улыбнулась: — Вот видишь, сама себе же и подсказала: «Шанель», и двух мнений не может быть!
— Дорогие духи?
— Что тебе сказать? Если маленький пузырек стоит две-три сотни долларов, это как? Но точно могу заметить: духи не для девочек.
— В том-то и дело, что она давно уже не девочка, а духи ей не идут… А вот у тебя — и хорошие, и подходят тебе. Как называются?
— Тебе-то зачем?
— Как зачем? А может, я хочу тебе целую поллитру этих духов преподнести на Восьмое марта!
— Ради бога, не надо! Что, я их пить буду? — засмеялась Марина. — Да у тебя столько и денег нет. А называются они «Клима» — от Кристиана Диора. Значит, говоришь, мне идут?
— Очень! Я чувствую, что уже и сам начинаю ими пахнуть, а как помоюсь, чего-то уже не хватает. Еще как идут!
— Ну пойдем… — с лапидарностью мифического таможенника Верещагина пригласила Марина.
После короткого ужина, который тоже заранее приготовила Марина, они уселись в обнимку перед выключенным телевизором, и она велела рассказывать все по порядку. Как встретили, о чем говорили, какова была их реакция, что он, наконец, для себя вынес из этой беседы?
Сергей уже подметил интересную особенность у Марины. Она сразу формулировала несколько вопросов, как бы давая главное направление рассказчику (или информатору), а затем слушала не перебивая и словно бы подстегивая собеседника своим напряженным вниманием. Так и тут у них получилось.
И Сергей стал рассказывать…
Приняли его, естественно, неохотно, и поначалу у него складывалось ощущение, что они нарочно отделываются междометиями и пожатием плеч: не знаем, не слышали, мы давно не виделись с сыном, он не писал и не приезжал. Не желали ничего рассказывать. И тут могли быть, по его мнению, два варианта. Первый — это то, что они действительно не могли ничего рассказать, ибо смерть сына застала их врасплох, и по причине этого состояния еще не до конца осознанной трагедии они все еще пребывают в растерянности. И второй — все они знают, все понимают, но чего-то, возможно, боятся, поэтому и держат рты на замке. И то и другое плохо. Как ни подбирался к ним следователь, четких ответов не было. Даже когда речь зашла о семье Воробьевых и прошлых взаимоотношениях Леонида с Зоей, родители посмотрели друг на друга, и Борис Петрович, словно получив разрешение от жены, произнес наконец нормальную фразу:
— Были времена, когда мы дружили семьями и намеревались так прожить всю жизнь. Увы, ожидания не оправдались.
И замолчал, посчитав, видимо, что все сказал. Но теперь уже Климов решил не слезать с них.
— Расскажите о причинах ваших расхождений, это может оказаться очень важным.
— Мы так не думаем, — парировал Борис Петрович. —
В основе всего — зависть проклятая… Поясню. Мы в начале карьеры шли ровно, ноздря в ноздрю. Девочки работали в педагогическом институте, обе защитили диссертации и стали доцентами, а затем — и профессорами. Елена возглавила кафедру русского языка, а моя Наташа преподавала на этой кафедре. У нас с Сергеем тоже дела шли отлично: работали поначалу в «почтовом ящике», потом, под влиянием будущих жен, вместе перешли в тогдашний Политехнический, который теперь стал университетом. Тоже профессора. Сергей занимался сугубым преподаванием, а я не терял времени, выпустил пару десятков книг и монографий. Добавлю, мы практически одновременно женились, и дети появились в один год. У них — Зоя, у нас — Леня. Собирались их поженить… Молодые еще были, о себе думали. А у них ничего не вышло… Причину их размолвки мы так и не узнали, но Воробьевы во всем винили нашего сына. С этого и началось наше расхождение. И в быту, и, к сожалению, на службе. Скажу только, что всевозможные сплетни, довольно гнусные, я не хочу даже и вспоминать о них, распускались ими. Естественно, нам приходилось как-то защищаться. Вот, собственно, и вся история.
Климов своими вопросами хотел расшевелить Морозовых, но это у него получалось плохо. Будто они сдулись, как воздушные шарики. Причем оба сразу. Климов поставил вопрос резче: «Могли ли Воробьевы, и в первую очередь Зоя, возненавидеть Леонида до такой степени, чтобы пожелать его смерти?» Они снова мельком переглянулись, и Морозов отрицательно покачал головой:
— Категорически нет. Они, конечно, поступали гадко, но чтоб смерти желать мальчику? Нет, на убийство они неспособны. Но какой смысл обсуждать эту проблему, если мальчика больше нет?
Морозов нахмурился и опустил голову, Наталья Ильинична поднесла платок к глазам. Муж обнял жену одной рукой, и они замерли в своем безутешном горе.
И снова бесконечная пауза, не говорящая ни о чем. И тогда Климов решил ввести в действие свои «домашние заготовки».
— Значит, если я вас правильно понял, причиной разрыва родителей была обыкновенная человеческая зависть?.. Обскакали вы их? Ну и что, если отношения были нормальные в чисто человеческом плане? Не понимаю. Ну хорошо, предположим, что Сергею было чему завидовать: вы, Борис Петрович, выпустили много книг, прославились, а он остался тем, кем и был, простым преподавателем, — это понятно. А Елена чему завидовала?
— Ну как же! — удивился Борис Петрович. — Наташа тоже выпустила несколько книг — по Серебряному веку, вам это говорит о чем-нибудь?
— Естественно, — пожал плечами Климов с таким выражением на лице, будто только этим Серебряным веком всю жизнь интересовался. — Смотря о ком конкретно речь, а то ведь в последнее десятилетие наиздавали столько новых материалов, что их просто пролистать времени не хватает, не говоря уж об углубленном чтении. А у вас, Наталья Ильинична, какая тема?
— Ну, если вам это что-нибудь скажет, — со снобистским превосходством ответил все-таки Борис Петрович, — то об Андрее Белом. Читали? Или, может быть, слышали?
— У меня, в моей личной библиотеке, есть полное собрание господина Бугаева, выпущенное десять лет назад. В том числе и большой том «Воспоминаний» о нем. Чрезвычайно интересная книга. Но, простите, я отвлекся. А что у вас, если конкретнее?
— Тоже воспоминания, — продолжал отвечать Морозов. Но Наталья Ильинична подняла голову и в первый раз посмотрела на следователя. И в глазах ее, в отличие от мужа, не было неприязни. — Переписка, прочее. Это — новые материалы. Оттуда, их еще не касалась рука отечественных исследователей.
— Вот как? Так это же наверняка безумно интересно! А самого Штейнера вам удалось раскопать?
— Ну зачем же его раскапывать? — вмешалась наконец Морозова. — О нем и так много известно.
— Естественно, вам — специалистам. А нам, читателям? Откуда? Из отрывочных воспоминаний Аси Тургеневой? Или Владимира Соловьева? Или Маргариты Кирилловны Морозовой? А кстати, — уже с азартом уставился Климов на Наталью Ильиничну, — у вас с ней ничего общего?.. Господи, что я несу! Вы ж Морозова — по мужу… А та, по-моему, жена того знаменитого фабриканта? Что на портрете Серова, да? Извините. А меня в свое время, когда учился, много читал, штейнеровская антропософия заинтересовала, но так путем я и не разобрался в его философии. Скорее на уровне любителя. А у вас, значит, есть об этом? Просто замечательно. Скажите, как называется сборник, и я обязательно куплю.