Смешенье
Шрифт:
– Тётушка София говорит, скоро они могут стать владениями французской короны, – отозвалась Каролина.
– И впрямь, сейчас на испанском троне сидит узурпатор-француз…
– Тётушка София говорит, всё решает женщина за троном.
– Верно, – отвечал иезуит, косясь на Софию. – Многие утверждают, что герцог Анжуйский, называющий себя королём Филиппом V Испанским, не более чем пешка в руках принцессы дез Урсен, близкой приятельницы мадам де Ментенон. Однако герцогу Анжуйскому недолго сидеть на испанском троне, поскольку ему противостоят женщины куда более
– Тётушка София говорит, что не любит льстецов, – донесся голос изнутри медной планеты.
София, уже готовая раздавить иезуита, как таракана, повела себя несвойственным образом – замялась, не зная, досадовать ей на иезуита или умиляться на Каролину.
– Не лесть, ваше высочество, сказать, что ваша тётушка вместе с королём Вильгельмом или королевой Анной, которая может его сменить, сильнее Ментенон и дез Урсен. И позиции их ещё укрепятся, если законный наследник испанского трона, эрцгерцог Карл, женится на принцессе, вылепленной из того же теста, что София и София-Шарлотта.
– Однако эрцгерцог Карл – католик, а тетушка София и тетушка Фике – протестантки… и я тоже, – отвечала Каролина, рассеянно отталкиваясь ногами от меридианов – вправо-влево, вправо-влево, – чтобы разглядеть Панамский перешеек с обеих сторон.
– Знатным особам случается менять религию, – сказал иезуит, – особенно если они способны внимать доводам разума. Я собираюсь поселиться в Берлине и рад буду обсудить с вами эти материи в грядущие годы, когда вы повзрослеете душою и телом.
– Можно не ждать, – объявила Каролина. – Я вам прямо сейчас объясню. Доктор Лейбниц мне всё про религию рассказал.
– Уже? – Отец фон Миксниц слегка опешил.
– Ну да. А теперь скажите, святой отец, вы из тех католиков, которые по-прежнему не верят, что Земля вращается вокруг Солнца?
Отец фон Миксниц проглотил язык и с трудом отрыгнул его обратно.
– Ваше высочество, я верю в то, что доктор Лейбниц сказал минуту назад: всё относительно.
– Я говорил совсем другое, – запротестовал Лейбниц.
– Вы верите в пресуществление хлеба и вина, святой отец? – продолжала Каролина.
– Я не был бы католиком, если бы не верил в него, ваше высочество.
– Мы в Польше справляем дни рождения не так, – заметил Владислав, подливая себе пунша.
– Ш-ш! Мне очень весело, – отвечала София.
– Что, если вы проглотите их, а потом вас стошнит? Останутся ли они телом и кровью Христовыми? Или распресуществлятся и вновь станут хлебом и водой?
– Столь серьёзные вопросы – не для легкомысленного ума восемнадцатилетней девицы. – Отец фон Миксниц побагровел до корней волос и выплёвывал слова по одному, словно его язык – кузнечный молот, приводимый в движение мельничным колесом.
– За легкомыслие! – Королева София-Шарлотта с обворожительной улыбкой подняла бокал, однако взгляд, которым она провожала отца фон Миксница, когда тот, откланявшись, выходил в дверь, был взглядом сокола, устремлённым на хорька.
– Что ещё вы видите в пустоте, помимо кораблей с ртутью и пламенем? –
– Вижу первый корабль, входящий в выстроенный русским царём город Санкт-Петербург. Кажется, голландский. А в Атлантическом океане и в Карибском море голландские и английские корабли устремляются в бой с испанскими и французскими…
Тут её бенгальский огонь погас. По рядам зрителей прокатился сочувственный вздох.
– Я больше ничего не вижу! – посетовала Каролина.
– Будущее – загадка, – молвила София.
София-Шарлотта последние несколько минут улыбалась явно вымученно.
– По крайней мере, первые секунды подарок был для неё тем, чем задуман.
– О чём вы, ваше величество?
– Я хочу сказать, диковиной и радостью, а не пособием по выбору мужа.
– Про выбор мужа ей всё расскажет ваше величество, – отвечал Лейбниц.
Мгновение душевной теплоты между учёным и Софией-Шарлоткой прервал Фридрих-Вильгельм, подбежавший, чтобы спрягаться за материными юбками. Георг-Август вытащил из ведра большой бенгальский огонь и выбрался на балкончик. Точно скопировав позу с росписи потолка, он целился в кузена, словно Юпитер, занесший молнию над смертным.
Лейбниц откланялся, чтобы София-Шарлотта могла отчитать сына. Проходя под глобусом, он увидел, что туфельки принцессы Каролины мелькают из стороны в сторону: она поворачивалась то к Георгу-Августу, то к Фридриху-Вильгельму, напевая детскую песенку, которой выучилась у наставницы-англичанки: «Энни-венни-менни-май… женишка за хвост поймай… Англия, Пруссия, выбирай… да смотри не прогадай… энни-венни-менни-май!»
Книга четвёртая: Бонанца
Мехико, Новая Испания
Суккот 1701
Ты скипетр золотой
Презрел; теперь прими железный жезл,
Который поразит и сокрушит
Твою строптивость [44] .
– Каррамба! – вскричал Диего де Фонсека. – Кукарача упал в тортильи моей жены!
44.
Перевод Арк. Штейнберга.
Мойше увидел это раньше, чем де Фонсека, и вскочил ещё до того, как возглас «Каррамба!» эхом возвратился от дальней стены тюремного двора. Когда он навис над столом, его огромные чётки – грецкие орехи на кожаном шнурке – окунулись в миску с мёдом. Рукав задрался, обнажив лестницу рубцов – от старых до совсем свежих; плечевой сустав громыхнул, как бочка на булыжной мостовой. Почти каждый из сидящих за столом почувствовал отзвук боли в своих плечах и с шумом втянул воздух. Улыбка Мойше превратилась в жуткую гримасу, однако он всё же схватил тарелку сеньоры де Фонсека и стряхнул тортильи на стол.