СМИ в Древней Греции
Шрифт:
...если же станет им советовать кто-нибудь другой, кого они не считают мастером, то, будь он хоть красавец, богач и знатного рода, его совета все-таки не слушают, но поднимают смех и шум, пока либо он сам не оставит своих попыток говорить и не отступится, ошеломленный, либо стража не стащит и не вытолкает его вон по приказу пританов... Когда же надобно совещаться о чем-нибудь касающемся управления городом, тут всякий, вставши, подает совет, будь то плотник, медник, сапожник, купец, судовладелец, богатый, бедняк, благородный, безродный, и никто его не укоряет из-за того, что он не получил никаких знаний и, не имея учителя, решается все же выступать со своим советом... [222]
222
Платон, «Протагор», 319 c-d (пер. Вл. С Соловьева).
В общем, Платон упрекает сограждан за то, что те бездумно берут слово в Собрании, и его мысль подтверждают тексты того времени.
Импровизировались ли произносившиеся речи, или готовились заранее, и, в последнем случае, зачитывались ли, выучивались ли наизусть целиком или частично? У нас, нужно честно признать, слишком мало материала для ответа на этот вопрос. Кроме того, все зависело от личности говорящего: Демосфен, например, считался необычайно скрупулезным оратором, отрабатывающим все свои речи до мельчайших подробностей, над чем кое-кто посмеивался. Но, если верить Плутарху, он был способен и на импровизацию и сыпал остротами и шутками, следов которых в его письменных текстах не сохранилось. По всей видимости, полностью речи не читали — это было бы слишком скучно, но и не учили наизусть, поскольку нигде в античных источниках об этом не говорится. Учителя красноречия обучали мнемотехническим приемам, позволявшим запоминать последовательность аргументов, а не текст целиком. Весьма вероятно поэтому, что ораторы — по крайней мере наиболее способные — сопрягали подготовку с импровизацией, составляя канву основных идей и затем в свободной форме развивая их перед согражданами.
В теории коммуникация шла в одном направлении, от оратора к аудитории: Эсхин вспоминает старое доброе время, когда прения велись с достоинством и каждый по очереди мог высказать свое мнение «без шума и суеты» [223] . На практике же дело обстояло по-другому, и свидетельства древних дают нам множество примеров того, как аудитория порой весьма шумно реагировала на выступления.
Толпа часто горячо выражала одобрение и симпатию [224] или же несогласие. Некоторые ораторы, впрочем, пытались заранее погасить протесты аудитории, как это делал Демосфен в речи «О мире»:
223
Эсхин, «Против Ктесифонта о венке» (III), 2 (пер. С. Ошерова).
224
См., например: Демосфен, «Против Мидия о пощечине», 14.
...и всех меньше — прошу, не поднимайте шума, пока не выслушаете! — фиванцы... [225]
Во время некоторых заседаний Собрание проявляло свое отношение самыми разными способами. Так, Эсхин в одной из своих речей повествует, что когда говорил Тимарх, человек, которого он обвиняет,
...вы сразу же начинали кричать и смеяться и сами называли своим именем дела, которые вы знали за ним [226] .
225
Демосфен, «О мире», 15 (пер. СИ. Радцига).
226
Эсхин. «Против Тимарха» (I), 80 (пер. Э.Д. Фролова).
Во время одного из собраний Автолик, один из официальных представителей Ареопага, должен был высказаться о предложении Тимарха; он его отверг, и тогда афиняне «одобрительно зашумели» [227] . Автолик, не поняв, что шум означал одобрение, уточнил свои доводы, и вновь, поясняет Эсхин, «среди вас поднялся еще больший шум и смех» [228] .
На данном примере видно, что реакция могла быть как невнятной, так и словесной. Представляется, что оратору даже могли задавать вопросы, и постепенно, согласно Демосфену, этой привычкой начали злоупотреблять [229] .
227
Ibid., 82.
228
Ibid., 84.
229
Демосфен, «О делах в Херсонесе», 38 (пер. СИ. Радцига).
Кроме того, как утверждал Демосфен, существовали формировавшиеся вокруг того или иного оратора или стратега группы людей, «готовых кричать ему в лад» [230] . Некоторые, подобно Стефану, даже садились в первый ряд и поднимали «шум около ораторской трибуны» [231] .
Мнение участников вырабатывалось по горячим следам и до голосования ничего вроде бы не было известно. Каким бы странным это ни казалось, нет никаких следов наличия внутри Собрания групп влияния; исследования о гетериях, или аристократических обществах, не дали ничего, как и изыскания, ставившие своей целью определить возможное влияние демов, или округов. Еще более удивительно, что не обнаруживается никаких следов «кампаний», в течение которых сторонники той или иной идеи пытались бы «подогреть» общественное мнение. Все происходило так, как если бы заранее ничего не решалось... [232] Когда никто больше не просил слова, переходили к голосованию. Ответственность за это лежала на пританах и проэдрах, поэтому они отказывались ставить вопрос на голосование или даже на обсуждение, если считали предложение незаконным. Так, Сократ после Аргинусской битвы [233] единственный воспротивился незаконной процедуре, предложенной Калликсеном: речь шла о том, чтобы голосовать за или против смертного приговора огульно всем стратегам, которые из-за бури не сумели подобрать пострадавших в морском бою [234] . Послушаем, какие слова приписывает ему Платон:
230
Демосфен, «Олинфская вторая», 30 (пер. СИ. Радцига).
231
Демосфен, «Против Неэры», 43 (пер. В.Г Боруховича).
232
См. об этом: Ruze F. Op. cit. P. 460.
233
Об этом см. ниже, с. 141.
234
Ср.: Ксенофонт, «Греческая история» I, 7, 15; Платон, «Апология Сократа», 32 В. В «Меморабилиях» (I, 1, 18 и IV, 4, 2) Ксенофонт, приукрашивая реальность, утверждает, что Сократ был эпистатом — должностным лицом местного управления.
Тогда я, единственный из пританов, восстал против нарушения закона и проголосовал против, и в то время, когда ораторы готовы были обвинить меня и посадить в тюрьму и вы сами этого требовали и кричали, — в то время я думал, что мне скорее следует, несмотря на опасность, стоять на стороне закона и справедливости, нежели из страха перед тюрьмою или смертью быть заодно с вами, желающими несправедливого [235] .
Голосовали поднятием рук: глашатай просил тех, кто поддерживает предложение, показаться, а потом проверял результат, подсчитывая голоса, поданные против. Если возникало сомнение, процедуру возобновляли, пока председательствующие не определяли явного большинства.
235
Платон, «Апология Сократа», 32 В (пер. М.С. Соловьева).
В особых случаях подсчет осуществлялся тайно: на пленарных заседаниях при предоставлении амнистии или остракизме, а на обычных — при рассмотрении особых дел [236] .
Совет
Совет, или буле, происхождение которого восходит к Клисфену (конец VI в. до н.э.), состоял из пятисот членов, по пятидесяти от каждой филы. Их выбирали по жребию на год во всех ста тридцати девяти демах, или округах, на которые делилась Аттика. Каждый дем, в зависимости от своей значимости, должен был выдвинуть от одного до двадцати двух советников-булевтов в год. Кандидаты выдвигались на уровне дема и демарха, а ответственный за округ составлял общий список.
236
Например, Аргинусского дела: Ксенофонт, «Греческая история», I, 7, 9.
Булевтом можно было стать по достижении тридцати лет, и никто не мог отправлять эту должность более двух раз. Никакого ценза не существовало, соответственно каждый гражданин имел возможность хотя бы раз в жизни заседать в Совете. Тем самым создавалась возможность вникнуть в дела полиса и поучиться говорить перед меньшим числом людей, чем в Собрании — перед пятьюстами вместо шести тысяч... На самом деле единственным требованием было наличие большого количества свободного времени.
Обязанности советника были и в самом деле тяжелыми. Если верить тому, что пишет Аристотель в «Афинской политии», буле собиралась ежедневно, кроме праздников и неблагоприятных дней, т.е. триста раз в году... В V в. до н.э. правила, возможно, были не столь строги, и Совет вполне мог собираться по мере надобности. Однако же членов буле могли созвать и внезапно в случае необходимости, так что если они хотели добросовестно выполнять свою работу, им было бы тяжело заниматься наряду с ней другой деятельностью.
Ввиду того, что от булевтов требовалось постоянно быть в распоряжении Совета, им выплачивалось жалованье, во времена Аристотеля составлявшее пять оболов в день. Видимо, при входе в залу собраний они получали жетон, который потом обменивали на деньги. Перед вступлением в должность булевт, как и прочие должностные лица, проходил докимасию, «испытание», во время которого должен был прежде всего доказать, что является добропорядочным гражданином.
Буле собиралась обычно в специально построенном для этого здании, булевтерии. В дни собраний над ним вывешивали флаг, который глашатай спускал при начале заседания. Прения в Совете, как и в Собрании, открывались жертвоприношением и молитвами. Вход на заседания был свободным: например Демосфен в своей речи «О делах в Херсонесе» упоминает о том, что он только что услышал на Совете [237] . Часть присутствующих могла даже находиться в самой зале, тогда как остальные держались за оградой [238] . Некоторые прения проводились тайно, для чего, видимо, было достаточно обычной просьбы:
237
Демосфен, «О делах в Херсонесе», 4.
238
Он же, «Против Аристогитона», I, 23.