Смута. Письма самозванки
Шрифт:
Сам кабак находился на первом этаже, второй отдали под недорогой постой. Тех, кто шибко упивался, за руки вытаскивали из кабака и скатывали в небольшой овраг, поросший травой.
Вечер подступил тяжело и густо, но в дворовых кузнях еще раздавалось бряцание молотов и правил. Над башнями Белого города повисло багряное солнце, бесстыже заглядывая в самые укромные уголки. Затявкали псы во дворах. Послышались отголоски унылых девичьих песен. Зырян утер лоб. В кармане брякнули гроши, данные боярином Стрешневым на пропой. Впереди со стороны Спаса показался стрелецкий
– Чего стоишь невесел, казаче? – весело поинтересовался один из стрельцов. – Али гроши все пропил?
Зырян оскалился и в ответ буркнул:
– Грошей хватает, здоровья мало.
Стрельцы весело рассмеялись.
– Ну, так и иди домой! – хмуро рявкнул старший. – Поздоровеешь, ноги обратно сами дорогу найдут.
Зырян отвернулся от стрельцов и крепче сжал гроши в ладони. Он уже пересказал сродственнику Каравану свою беду.
– Чем помогу, коли сам к царю в поклон пошел! – пробурчал Караван.
– Пойду я, дядьку! – выдохнул Зырян и хлопнул тяжелой дверью.
Вечер все сыпал и сыпал на Москву жемчугом звезд. Ладная дверь кабака и веселые хмельные крики уже не так пугали беглого казака. А чего ему бояться, теперь он на службе у Шуйского. Даже если кто и узнает его по делам прошлым, то бумага царская все спишет.
«Спишет ли Богородица? – Зырян перекрестился. – Ай, была не была. Завтра двинусь в лавру. Не зря же царь грошей дал».
Монеты еще раз звонко брякнули в кармане, словно подтверждая его мысли. Пробраться в лавру ему, казаку, не так сложно. Многие из его лихой ватаги нанялись на службу к польскому гетману Яну Сапеге. Авось, Бог даст, не пропадет. Зырян с силой сжал ручку двери и дернул на себя.
В кабаке было душно. Зырян поморщился. Пятистенок был ладный. Бревна еще не вылежались хорошо, и по кабаку гулял запах смолы вперемешку со спиртом и жареной курицей.
«Так черти котлы в аду топят», – подумал он про себя.
Зырян сделал было шаг назад, чтобы сбежать из этого злачного места, но что-то остановило его. Приковало ноги к полу, словно пудовыми цепями. Девка. Зырян век свой не видел девки краше, чем та, что стояла сейчас за стойкой кабака.
– Садись, казаче, в ногах правды нет, – услышал он чей-то хриплый голос позади.
Зырян оторвал взгляд от девки и резко обернулся. За столом сидела компания из пяти стрельцов. Кафтаны новые, красные. Пищали и сабли сняли и положили на свободный стол у окна, будто места другого не нашли.
«Чего это черт стрельцов в кузнечную слободу принес?» – подумал он.
Стрельцы уже изрядно набрались, и со стола тонкой струйкой стекала горькая из опрокинутого штофа. Вои поочередно запускали ладони в огромную миску с квашеной капустой, затем заталкивали капусту в рот, громко причмокивали и рыгали. Зырян поклонился и наложил на себя крест. Один из стрельцов в рваном кафтане по имени Апроксий открыл рот и выпучил глаза на появившегося посетителя.
– Казаче, уважь! – проревел он, словно с утра не жравший бык. – Выпей с нами.
Зырян вновь перекрестился и буркнул:
– Господь с вами, братцы стрельцы. Дело у меня.
Апроксия усадили на место и налили еще чарку. Красная девка указала казаку за пустой стол у окна. Откинув полы кафтана и сняв саблю, Зырян уткнулся взглядом в стол.
– Шли солдатушки слободкой-слободой, – разнеслась по кабаку унылая стрелецкая песня.
– Манят девушек-девчушек за собой. Ой, за собой, – подхватил басом усатый стрелец.
Зырян улыбнулся. Девка-кабатчица тут же очутилась сбоку со штофом водки и с дюжиной соленых огурцов на расписной глиняной тарелке.
– Хлеба, казаче, али пирогов на закуску? – прощебетала девка.
Зырян накрыл тарелку с огурцами ладонью. Кабатчица понимающе кивнула и упорхнула на свое место. Стрельцы продолжали гулять.
С караула сменились служивые. Он бы и сам в их положении горькую каждый день пил. То одному царю присягай, то другому. С Годуновыми порядок был, хоть и голодно. А сейчас то один царем назовется, то другой. Слышал Зырян, что у самозванца-царя, что в Тушино лагерем стал, племянник объявился, царевич Август, внебрачный сын царя Федора Иоанновича.
Зырян захмелел. Горькая разносила по телу тепло, дурманила разум, уносила печали и беды, словно исчезающее за крышами изб ненастье. Статная девка-кабатчица проплыла перед помутневшими глазами, будто сладкое наваждение.
– Повторить, казаче? – словно иволга, пропела она.
Зырян ухватил ее за тонкое запястье.
– Повтори, красавица, коли не жалко.
Девка лукаво улыбнулась:
– А гроши-то есть у тебя, казаче?
– Есть гроши!
Зырян вывалил звякнувшую горсть монет на стол. Глаза девки ярко сверкнули.
– Оставайся на постой, казак, – тихо произнесла она. – Я угол наверху приготовлю.
Зырян кивнул.
– Если хочешь, сама приду, – застенчиво и тихо добавила она.
– Эй, казак! – поднялся один из стрельцов. – Ты чего к нашей девке пристаешь?
Зырян обернулся. Стрелец, бросивший ему вызов, был много шире в плечах и выше. Мордобой казаку сейчас был ни к чему.
– Дело государево!
Зырян достал из кармана свиток, что сунул ему напоследок вместе с грошами боярин Стрешнев. Увидев двуглавого орла на печати, стрельцы загудели и успокоились. Девка зажгла еще свечи.
– Споем, стрельцы! – проревел здоровый детина в красном кафтане.
Он ухватил своей огромной лапой стакан с горькой и разом опрокинул его себе в горло.
– Запевай, Андрей, а мы подхватим! – ободрили его собутыльники.
Не отец, не мать разлучили нас,Разлучил же нас тот великий князь,Князь Иван, государь Васильевич.Перед глазами Зыряна все поплыло, и он провалился в серый густой туман.
По случаю признания царицей Мариной Юрьевной в тушинском самозванце своего мужа истинного царя Димитрия князь-гетман Роман Рожинский распорядился устроить пир для своих приближенных, а также для свиты царицы и царя Димитрия.