Смута. Письма самозванки
Шрифт:
– Что там за шабаш самозванец устроил? – прохрипел Шуйский, глядя в сторону Тушино.
Сзади вынырнул младший Романов. Он пригладил бороду и прищурился.
– Марина Мнишек у вора в лагере. Донес свой человек с той стороны.
Иван Романов повернулся лицом к Василию:
– Вчера ночью прибыла. А сегодня она должна признать в самозванце первого Дмитрия, что народ здесь и кончил.
Шуйский склонил голову и задумался. На его морщинистом лбу проступили капли пота. Яркое солнце било в
– Вор опять пойдет на Москву? – предположил Романов.
– Куды ж ему еще идти, акромя Москвы, – согласился с ним Шуйский.
– В слободах неспокойно, – тихо сообщил Романов.
– Чего там? – буркнул Шуйский.
– Народ волнуется.
– Народ всегда недоволен, – хрипло бросил Шуйский, отворачиваясь от окна. – Причину-то хоть выяснили?
Романов замер.
– Послали соглядатаев. Пусть послушают, разузнают да доложат.
Шуйский кивнул.
– Не мешкай, – хрипло ответил он. – Как узнаешь, сразу перескажи.
Романов поклонился:
– Как велишь.
Шуйский широкими шагами направился к дверям. У самой двери он резко остановился и обернулся:
– Ты-то хоть сам к самозванцу не cобрался?
Романов испуганно дернулся, но собрался и выдавил:
– Плахи-то на Москве еще не разучились делать, для всех самозванцев хватит.
Шуйский кивнул:
– То-то же. Смотри.
Романов остался один.
«Покамест не собираюсь, а там – как Господь даст».
Зырян одернул коня:
– Стой, шельмец!
Конь дернул ухом и нехотя остановился. Впереди показался отряд стрельцов с пищалями на плечах. Стрельцы в красных кафтанах, подпоясанных такими же красными кушаками, ловко вышагивали по пыльной дороге. Позади стрельцов волокли пушки. Зырян насчитал не меньше десятка. Пушки тягали куда-то на запад. Суровые бородатые лица пушкарей были молчаливы и собраны. Некоторые из них прикасались мозолистыми ладонями к колесам лафетов, словно помогая лошадям тащить этот непомерный груз. Позади следовал обоз с ядрами. Нагрузили так много, что телеги скрипели и выли, перекатываясь колесами по дорожным ямам.
– Чего уставился? – сурово крикнул Зыряну один из обозников.
– Да так, гляну – и все, – смущенно ответил Зырян.
– Ну, глянь! – ворчливо ругнулся обозник. – За погляд спросу нет.
– Куда хоть идете? – крикнул Зырян.
– Тебе пошто знать? – огрызнулся обозник.
– Злые больно! – буркнул, обидевшись, Зырян.
– А мы тебе не девки ласками раскидываться.
Зырян отвернулся от обоза. Больше ему никто не ответил. Обоз ушел по делам.
Вдали за безбрежным морем рубленых слободок торчали зубцы Китай-города.
– Неласкова Москва, – проворчал Зырян.
«Ну а чего ей быть с тобой ласковой? – отозвался в голове чей-то голос. – Ты – лихой казак. Разбойник. А она – столица».
Зырян видел Москву однажды, проездом, когда наведался к своему родичу Каравану. Караваном дядьку Митро прозвали за то, что караваны водил по Волге. А деньжат скопил – на вольный Дон не вернулся. В Москве осел. Семьей обзавелся. А вот он, Зырян, так и не определился, кто он – лихой казак, вор или все же православный человек, коему Москва эта – главная из всех городов.
Была еще и Троице-Сергиева лавра. Она поглавней Москвы-то будет. Да только в осаде она, окружена гетманом Сапегой и Лисовским. И ему туда ходу нет.
С востока дыхнуло запахом гари. Зырян заткнул нос и поморщился. Но сейчас-то, на пути к Москве, определиться ему было не так сложно. За пазухой выпирало письмо польского короля Сигизмунда к царице-самозванке Марине Юрьевне. Нет ему обратной дороги в лихие края. На поклон придется к царю Шуйскому идти. Гербовая печать польского короля уже говорила о том, что царь Василий Шуйский знает цену этим малявкам на добротной шведской бумаге. Стало быть, ему нечего опасаться.
«И хорошо бы грошей за службу», – залетела в непокрытую голову мысль.
Зырян дернул поводья лошади и медленно поехал в город. Москва поражала провинциалов плотностью застроек. Невысокие избы посадских людей подпирали друг друга всеми четырьмя углами. Пробивающаяся сквозь мощенный досками тротуар зеленая трава тут же выщипывалась снующими повсюду козами. Узкие улочки, словно ручейки, устремились к центру Москвы. Находя преграды в виде ручья или оврага, они огибали их, превращаясь в щупальцы спрута.
Зырян заметил, как на крепостной стене забегали стрельцы. Раздались непонятные крики. Кто-то из стражников на крепостной стене орал ему какие-то непотребства, но за дальностью расстояния казак ничего не расслышал.
«Собаки и то громче тявкают!» – отметил Зырян про себя.
Подъехав ближе к Чертольской башне, парень заметил, как в его сторону стражники лихо направили с десяток пищалей.
«Весело встречают!» – злобно ухмыльнулся Зырян.
Из ворот навстречу выехали два всадника. У одного из всадников лицо пересекал шрам от самого уха до косматой рыжей бороды. Одет он был в зеленый кафтан с рядами застежек. На поясе висела кривая татарская сабля. Не русская, не донская, а именно татарская, такая, как у крымчаков-иродов. Бородатый мужик оскалился и зыркнул на казака своими страшными глазищами так, словно хотел высверлить в нем дырку.
– Ты кто таков будешь? – В грудь Зыряну уперлась резная рукоять плети.
– Казак я! – недовольный московским гостеприимством, буркнул Зырян.
– А ты исподлобья-то так не смотри! – вмешался в разговор другой всадник. Одет он был не так богато, но по снаряжению видно, что птица важная. – Будешь так зыркать, – предупредил он, – враз шары выколю.
Бородатый мужик рассмеялся:
– Это он может.
Нагнетать ситуацию бородатый важный мужик вовсе не собирался, так, покуражиться немного хотел.