Смута. Письма самозванки
Шрифт:
– Как же не знать. Царевны вашей шут сей арапчонок.
«Прав был Касым, – подумал Соснов. – Точно шут царевны Марины Юрьевны. И поляк опознал».
– Сбег, что ли? – поинтересовался у Соснова Садкевич.
– Холопы наши у леса нашли! – вставил приказчик. – Прятался в кустах.
– Значит, сбег! – уже мрачно заметил Садкевич. – Царица искала, поди. Печалилась. Я его с Мнишеками еще в Кракове видел! – заметил Садкевич. – Царица Марина к нему была очень привязана.
Поляк покосился на Соснова:
– Не зря твои смерды
– Ну-ка, поди сюда, черная твоя душа! – поляк поманил Кочубейку пальцами.
– Иди, барин зовет! – Приказчик подтолкнул мальца в спину.
Кочубейка сделал шаг вперед. Садкевич дернул рукой и ухватил арапчонка за ухо.
– Со мной обратно к царице поедешь! – злобно, сквозь зубы процедил он. – Пусть Марина Юрьевна решает, что с тобой делать.
Соснов согласно кивнул и добавил:
– Передай царице: Соснов изловил.
Садкевич утвердительно кивнул:
– Передам, не беспокойся.
Внизу раздался стук сапог по ступеням. В горницу влетел испуганный Касым. Его глаза бешено вращались в орбитах глазниц, а татарская тюбетейка почти съехала с лысой головы. Соснов резко замолчал и отодвинул арапчонка от поляка.
– Постой здесь покамест.
– Убили вашего одного, – задыхаясь, сообщил Касым.
– Кто убил? – взревел пьяный поляк.
Касым пожал плечами.
– Кто его знает, кто убил, – пробубнил татарин. – Нашли гусара у реки. Коня увели. Голову тут же у речки нашли. С одного удара отсекли. Как раскаленной саблей по маслу. Стрельцы не умеют так.
Соснов тихо опустился на скамью.
– Что делать, барин? – спросил Касым.
– Ступай пока… – Соснов указал Касыму на дверь.
– И ты ступай, – буркнул он приказчику. – За мальчонку головой отвечаешь.
Садкевич уже цеплял саблю за ремень.
– Да погоди ты, – остановил его Соснов. – Чего на ночь глядя наделаешь? Вели часовых расставить по поместью. – Соснов опрокинул стакан с вином. – Завтра следствие с утра учиним.
Он встал и шатающейся походкой побрел в соседнюю комнату, где на пуховой перине ждала хозяина обнаженная Неждана. Стыдливо прикрыв полные груди, она тихо вслушивалась в шум и разговоры за стеной.
Зырян гнал коня по единственной к усадьбе дороге. Польский гусар оказался силен, но его голова недолго продержалась на не прикрытой латами шее. Поляк слишком залюбовался красным маревом заката над русской рекой. Быть столь беспечным, как этот гусар, в чужой стране упаси Бог. Зырян перекрестился, глядя на обезглавленное тело гусара. Голова скатилась по крутому бережку, оставляя на зеленой траве красные следы.
«Красный закат, красная трава, – думал Зырян, подхватывая коня за поводья. – Сколько вас, крылатых, еще останется в этой траве».
Конь был свежим. Скакал резво. Зырян чуть не пролетел стог, в котором он сутки назад ночевал. И вот он опять на этом месте.
«Поляк везет важные бумаги самозванке. Сколько грошей за эти малявки можно получить у царя Василия?»
Зырян замечтался, представляя, как он спускается по ступеням палатей русского царя с мешком грошей за плечами.
«Не надо больше разбойничать и служить то одному государю, то другому. Жизнь потечет тихо и неторопливо, как сам Дон. Изладить бы только. Но за здорово живешь поляка под охраной десятка конных гусар не возьмешь. Тут треба, чтобы котелок варил не остывая».
Ночь утопила все вокруг в сумраке, но спать совсем не хотелось. Луна молчаливо зависла над самой кромкой черного леса, обрамляя бармами косматые края единственной на небосводе тучи.
«Даже волки сегодня не воют, – отметил про себя казак. – Сыты, что ли? Дождусь ляха в сене, а там – куда Богородица приведет… – Зырян перекрестился. – Коня в лес увести, спрятать, так волки сожрут. Сожрут – не подавятся».
Казак стоял черной тенью у стога, размышляя, как ему поступить с конем. Глаза начинали слипаться.
«И зачем коня увел? – думал Зырян. – Куда его теперь? Отпущу! – мелькнула лихая мысль. – Может, отпустить коня здесь? Куда он от стога уйдет? А, была не была!» – Зырян махнул рукой и выпустил поводья коня.
Конь отошел на несколько метров, затем вернулся и принялся выдергивать из стога клоки сена. На душе у казака повеселело.
«А поедут ляхи, увидят коня, заберут с собой. Если он тут еще будет», – успокоил себя Зырян.
В стогу было тепло и уютно. Пахло сеном и домом. И черт его дернул ввязаться в эту бучу. Тут – московиты, там – ляхи, а там вообще незнамо кто, без роду, без племени. Зырян втянул ноздрями воздух и тяжело выдохнул. Глаза словно обмазали густым малиновым киселем. Все плыло, сливалось в одном хороводе.
«Казаки, московиты, ляхи… Ляхи?!»
– Шибче давай, шибче! – разнеслось где-то невдалеке.
Зырян разжал веки. И вправду ляхи. Говор польский. По голове словно ударило сначала ведром, а затем и коромыслом вдогон.
Парень осторожно раздвинул сено. Ляхи ехали неспешно. Их золоченые латы поверх красных жупанов сверкали в лучах солнца, которое уже было довольно высоко. Белоснежные крылья, собранные из перьев лебедей, едва покачивались за спинами всадников, прикрепленные к седлам лошадей.
Гусары тихо переговаривались между собой. Ночное происшествие чуть не повергло их дух в уныние. Одно дело – в строю с пикой наперевес мчаться на неприятеля. А тут зарезали товарища. Зарезали, как бездомную собаку. Отрубили голову и сбросили вниз к реке. Но беглого казака не интересовали польские щеголи в золоченых латах.
Ротмистр Садкевич, что вез послание от короля Сигизмунда III к русской царице Марине Юрьевне Мнишек, был погружен в себя. Садкевича посещали разные мысли, в числе которых – возможная служба при дворе нового самозванца. Но он должен доставить послание и вернуться в Краков.