Смывая волной
Шрифт:
«Тьма — это аналог света. Просто нужно взглянуть на нее по-другому. Сосредоточься не на отсутствии света, а на тенях и на том, как они окутывают твое окружение».
Мой желудок сжимается, когда хныкающий крик вырывается наружу, и я бросаюсь в свою комнату, закрывая за собой дверь. Заползая на кровать, сворачиваюсь калачиком, плотно прижимая колени к груди, в то время как слезы текут по моим щекам, и рыдания вырываются из меня.
Как будто я так долго подавляла свое горе — заточила его глубоко внутри, — что теперь оно
Папа. Это имя врывается в мое сознание, как приступ агонии, разрывающий мое сердце. Я подношу руку к груди, надеясь успокоить боль, которую принесло с собой воспоминание.
Голос, который продолжаю вспоминать, принадлежит моему папе, и я скучаю по нему. Кроме своего имени, это единственное, в чем я была уверена, с тех пор как очнулась в смотровой комнате Лиама.
Мой папа любил меня, и я любила его — я знаю это. И эта скорбная боль в груди говорит мне, что теперь его нет… и я совсем одна.
Боже, как бы мне хотелось, чтобы у меня был кто-то, кто заботился бы обо мне настолько, чтобы скучать по мне и искать меня. Как бы хотелось, чтобы меня не мучило столько вопросов без ответов.
Черт… как бы я хотела знать хоть немного о том, кем я была.
Глава 29
ЛИАМ
К тому времени, когда я возвращаюсь домой, солнце уже опускается за горизонт.
Как только покидаю свою последнюю пациентку Марипосу, освобождаю волосы от резинки. Никому из моих пациентов нет ни малейшего дела до мелких нюансов, связанных с моим внешним видом, но я чувствую, что, обязан хотя бы попытаться выглядеть полуцивилизованно и уместно.
Паркую квадроцикл под небольшим навесом и отпираю задний люк, доставая полученные «платежки». Конечно, несколько пациентов, которых я сегодня принимал, настаивали на том, чтобы заплатить мне наличными, но я никогда не настаивал на этом. Они гордые люди, и я принимаю любую оплату, которую они в состоянии предоставить.
Не то чтобы мне нужны были деньги. Это в сочетании с тем, что я заработал — и продолжаю зарабатывать, инвестируя в криптовалюту, — вот как я финансирую эту жизнь и как могу позволить себе иметь некоторые современные технологии, такие как рентгеновский аппарат и другие расходные материалы, которые эти люди не могут получить, не проделав значительный путь.
С сумкой, перекинутой ремнем через грудь, я беру маленький многоразовый матерчатый пакет, доверху наполненный зеленой фасолью от одного пациента, и засовываю бутылку домашнего вина от Марипосы под мышку, чтобы освободить руку, чтобы открыть дверь.
Как только вхожу в дом и снимаю шлепанцы, от запаха, который меня встречает, у меня перехватывает дыхание и урчит в животе. Возвращение после долгого рабочего дня к домашней еде — это нечто чуждое для меня.
Часть меня возмущается, что Алекс делает это, потому что, хочу это признавать или нет, но я буду скучать по ней,
«Ты будешь скучать по ней, когда она уйдет». Этот надоедливый голос в моей голове снова заговорил. Ублюдок.
Но это правда. С каждым днем борьба становится все более напряженной, пытаясь оставаться закрытым для нее. Все труднее не делать того, что должен.
Я иду по коридору, прохожу мимо доски для сухого маркера у палаты первого пациента. Женские каракули на ней привлекают мое внимание.
Вверху по-прежнему стоит дата, которую я продолжаю писать для нее… и каждый день у меня сжимается живот от мысли, не вызовет ли это воспоминание. Не приведет ли это к концу.
Под датой, которую я написал сегодня, находится ее аккуратно написанное послание.
«В холодильнике для тебя на тарелке тунец и жареная спаржа.
Надеюсь, у тебя был хороший день».
Проходя мимо кухни, я замечаю в свете маленькой тусклой лампочки над раковиной, что все чисто. Вся посуда вымыта и сушится в посудомоечной машине. Столешницы и полы блестят от чистоты и заботы. Это похоже на… дом.
Невидимая тяжесть давит мне на грудь, затрудняя дыхание. «Вот каким он мог бы быть…»
Отложив пакет с зеленой фасолью и бутылку вина, я заставляю свои ноги двигаться и направляюсь к своему кабинету, чтобы сбросить сумку. Голод вынуждает меня двигаться быстро, я поворачиваю ручку двери и ставлю сумку на стул в кабинете. Распакуюсь позже. Сейчас меня зовет еда.
Я успеваю выйти за дверь кабинета, как звук останавливает меня на месте. Застыв на месте, жду, напрягая слух.
Вот он снова.
Мой взгляд падает на закрытую дверь Алекс, и мои пальцы дергаются, пока я размышляю между тем, чтобы ворваться в ее комнату и оставить ее, блядь, в покое, как и следовало бы.
Господи. Когда дело касается ее, я еще ни разу не играл по правилам и не делал того, что должен. Почему, черт возьми, должен начинать сейчас?
Когда за ее дверью снова раздается приглушенный пронзительный крик, я сдерживаю себя и прижимаю напряженные ладони к поверхности.
— Алекс?
Тишина встречает мои слова, в то время как беспокойство проникает в каждую фибру моего тела. Именно это заставляет меня распахнуть дверь в ее комнату.
Она лежит на своей кровати лицом вниз, обеими руками вцепившись в подушку по обе стороны от головы.
— Алекс? — настойчивость окрашивает мой голос, и она вскидывает голову, испуганные глаза находят мои.
Опустошенная. Это первое, что меня поражает. Ее влажные ресницы и покрасневшие, залитые слезами щеки усиливают ощущение, словно кто-то вырезает мои внутренности тупым ножом.
Так же резко, как она повернулась ко мне, Алекс отводит взгляд, пригнув голову и отпустив волосы, чтобы скрыть от меня свое лицо. Она прочищает горло и быстро садится, прижимая подушку к груди, словно это броня, защищающая ее от телесных повреждений.