Сначала жизнь. История некроманта
Шрифт:
Меня по-прежнему очень беспокоит душевное состояние Миры. Общение с профессором Карлонием, несомненно, очень помогло ей, но и он, и я сходимся в одном — до окончательного выздоровления девочке еще очень и очень далеко. Она похожа на надломленное деревце, которое в результате заботы и ухода немного окрепло и пошло в рост, но все равно каждый порыв ветра представляет для него смертельную угрозу.
А может быть, я просто ревную мое дорогое дитя, как любой отец ревнует свою дочь к тому наглому незнакомцу, который хочет похитить сокровище его сердца? Когда я думаю о том, что, не будь у Миры дара, она могла бы сейчас выйти замуж и навсегда покинуть меня, мне становится не по себе. Я чувствую, что совершенно не способен отдать ее кому-либо. Слава богам, что у нее есть дар, благодаря которому, она навсегда останется со мной.
(из записок Аматиниона-э-Равимиэля)
С тех пор, как Мира встретила Тося, прошло несколько дней, а она все еще находилась в каком-то странном возбужденном состоянии, из которого никак не могла выйти. Она уверяла себя и всех окружающих, что рада видеть своего молочного брата, но на самом деле толком не знала и не хотела знать, что чувствует на самом деле. Ей казалось, что внутри у нее притаилась неведомая опасность, грозящая вдребезги разнести так тщательно придуманный и выращенный образ ее самой, Миры. Образ послушной и любящей дочери господина Амати, образ доброй племянницы, образ хорошей подруги и, наконец, образ самоотверженной и преданной своему дару дочери Милосердной Ани. Хотя отношения с Тосем у нее вроде бы складывались неплохо — он в первый же день расставил все точки над i, попросив у нее прощения за то, что поднял мать и объяснив, почему он это сделал. И Мира, разумеется, все поняла и простила. Она ведь дочь Ани, она должна быть совершенством, должна понимать и прощать. Она и раньше понимала, почему он это сделал, и прощала, потому и не сказала никому ни слова о его темном даре…. Но все равно. Клубочек непонятных чувств, на который Мира не хотела обращать внимания, продолжал тянуть и тянуть нити из ее души, запутывая их по пути все больше и больше.
Она почти перестала видеться с господином Амати, которого любила больше всех на свете (исключая Тося, разумеется) и которого считала своим отцом. Она видела, какую боль причиняет ему, но продолжала каждый вечер ходить на прогулки с Тосем, находя в них непонятное для себя самой, почти болезненное удовольствие.
Конечно, первым делом она выяснила, продолжает ли ее молочный братец заниматься своим «черным делом», но Тось уверил ее, что неприятности ему не нужны, и потому он давно забросил свои некромантские опыты. Он откровенно рассказал ей, что случилось с их семьями после того, как умерла Мирина мать, а ее саму отправили в Барн. Рассказал про отрубленную руку своего отца, про уход матери к Мириному отцу, про их жуткую смерть. После такого, — сказал ей Тось, — только идиот будет продолжать этим заниматься. И Мира поверила, потому что очень хотела поверить. Она ничего не знала о смерти отца, ей просто сказали, что он погиб во время пожара. Тетушка, заботясь о ее здоровье, тщательно оберегала ее от любых вестей из Краишевки. Мира не была уверена, что у самой тетушки сохранилась связь с родной деревней, ведь та не упоминала об Краишевке уже несколько лет.
Иногда Мире бывало хорошо рядом с Тосем, весело, почти, как в детстве. А иногда она ловила на себе его странный, темный, будто ненавидящий взгляд, от которого становилось не по себе. Мира старалась прятать от себя это «не по себе», как прятала и вопрос, который ей хотелось задать Тосю больше всего на свете. Вопрос звучал очень просто: Как ты мог так поступить с моей матерью, Тось? Если бы Мира не чувствовала себя обязанной быть совершенством, она бы выкрикнула ему в лицо: За что ты так поступил с моей матерью, она же любила тебя, дурак?! Когда такие мысли возникали у Миры, со дна ее души поднималась такая огромная темная волна, что ей становилось страшно. Она не могла ее контролировать, не понимала и не хотела признавать, что способна на такие гадкие и мерзкие чувства, совсем не подобающие дочери Милосердной Ани. Неудивительно, что ей тут же становилось стыдно за себя, и она изо всех сил давила эту волну, попутно убеждая себя, что она все простила, что ей хорошо и спокойно с Тосем,
В большинстве случаев, Мире удавалось убедить себя, что все в порядке. Особенно удачно это выходило в те дни, когда они в разговоре не выходили за рамки учебы в университете или общих знакомых.
Но иногда Тось заводил разговор на более общие темы, такие, как жизнь и смерть, смысл человеческого бытия и прочее. Тогда Мира начинала нервничать. Ей такие разговоры не нравились, потому что Тось высказывал такие мысли, которых не встречалось ни в одной книге, и за которые его вполне могли вызвать на допрос к инквизиторам. Разумеется, она не собиралась доносить на него, но, чтобы умерить пыл молочного брата, старалась отвечать общими фразами, какими, по ее мнению, должна была отвечать на подобные вопросы любая дочь Ани.
Один такой разговор до жути напугал ее.
Начался он вполне невинно. Тось, как всегда, стал подшучивать над ней и над ее даром, вспоминая, как она в детстве лечила собак и кошек. Мира, хоть и не могла ответить ему тем же, припомнив, как он поднимал дохлых мух, потому что это подняло бы запретную тему его некромантского дара, все же довольно успешно отбивалась. Пока Тось не начал вполне серьезно допрашивать ее, что для нее означает жизнь. Мира тогда на него почти разозлилась. Как можно задавать такой глупый вопрос.
— Жизнь — это самое ценное, что есть на свете! — ответила она, как их учили. — И обязанность каждого человека хранить и приумножать ее!
— И мясника тоже? — невинно поинтересовался Тось.
— Что? — не поняла Мира. Какого еще мясника?
— Мясника, говорю, — охотно пояснил Тось. — Ты же ешь мясо? Мясник тоже должен приумножать жизнь?
Мира проглотила готовую сорваться с губ грубость. Мясо она ела. Сейчас, правда, очень редко, потому что господин Амати придерживался вегетарианской диеты, но раньше, в Краишевке, ела. Как все.
Тось отреагировал на ее задумчивость кривой усмешкой, но все же решил не щадить сестру.
— Хорошо, пусть не мясник, а крестьянин, который собирает урожай. Почему он засыпает зерно в амбар, чтобы зимой сожрать, а не разбрасывает по полям и лугам? Разве так он не преумножил бы жизнь?
Это была явная демагогия, и Мира разозлилась.
— Если бы он таким идиотским способом преумножил жизнь растений, то преуменьшил бы свою жизнь и жизнь своих детей!
— Иными словами, сдох бы с голоду, — сделал вывод Тось. — Так вот оно что! Я понял! — воскликнул он с преувеличенным энтузиазмом. — Приумножать нужно только жизнь людей!
— Перестань паясничать! — одернула его Мира. — Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю!
— Нет, — покачал головой Тось, — не понимаю. Объясни. Чем жизнь людей лучше жизни растений?
Мира развела руками, хотела повернуться и уйти, но потом вспомнила, как Тось в детстве тоже не понимал разницу между жизнью и смертью, и осталась.
— Люди ценнее растений потому, что Создатель вложил в них больше души, — опять же, как учили, ответила Мира. — Растения тоже ценны, как и животные, насекомые, рыбы и другие живые существа, потому что и к ним Создатель приложил руку. Ты хоть представляешь себе, сколько нужно всего — души, ума, вдохновения, чтобы создать самую маленькую тварь, которую ты пройдешь мимо и даже не заметишь? Неужели ты не видишь, как прекрасна жизнь? Неужели не понимаешь, какое это чудо — рождение человека? — Мира беспомощно посмотрела на Тося. — Неужели ты вообще ничего не замечаешь?
Тось наблюдал за ней со странным выражением лица.
— Почему же? — словно нехотя усмехнулся он. — Замечаю. Я многое замечаю. Например, как это красиво, когда кто-то умирает. Когда душа либо медленно обрывает нити, которые связывают ее с телом, либо быстро вылетает вспугнутой птицей. А тело остается лежать пустой оболочкой, ракушкой, в которой никого нет. Ты говоришь, жизнь — это красиво. Если бы не было смерти, как бы ты поняла, что жизнь красива? Тебе бы это и в голову не пришло. Знаешь, чем бы ты занималась? Ты боролась бы за свое существование с миллиардом других людей, и твоим основным чувством был голод. Зверский. Потому что, прежде чем жить вечно, надо разобраться с тем, что жрать. А ты никогда не задумывалась о том, что сама твоя жизнь существует за счет смерти других существ? Тех же животных, растений? Они умирают в тебе и дают тебе жизнь.