Сначала жизнь. История некроманта
Шрифт:
Проклятый мальчишка! У него не получилось отнять ее тем мерзким способом, который он придумал, так он все равно отнимает ее сейчас! Наконец-то мне стало совершенно ясно, что таило в себе верное и преданное сердечко моей дорогой дочери, что мучило и подтачивало ее долгие годы. Моя милая девочка скрывала от всего мира, что ее названный брат был некромантом. Его дар не был выявлен вовремя, так же, как и дар моей дорогой дочери, но в отличие от нее, наделал много бед. Нет сомнений в том, что именно этот мальчишка поднял мать Миры, что подкосило душевное здоровье моей милой дочери и отправило ее умирать в сумасшедший дом. Проклятое отродье, сколько зла он причинил прекрасному невинному ребенку!
Но я не понимаю, не понимаю, не понимаю, почему Мира продолжает защищать его теперь? Почему чувствует себя виноватой перед ним? Ведь ее нынешнее поведение невозможно объяснить ничем, кроме чувства вины и желания защитить своего непутевого брата. Если бы она хотела наказать его, отдав в руки правосудия, она сейчас не лежала бы в своей кровати, молчаливая и неподвижная, а давала показания братьям-инквизиторам. И это было бы совершенно справедливо! Для любого здравомыслящего существа очевидно, что и тогда, и сейчас во всех бедах виноват только этот мальчишка-некромант и никто более!
Я в растерянности и не знаю, что делать. Разумеется, ни о каком отъезде теперь не может быть и речи. Я уже отправил письмо в Уннский университет с извинениями и обещанием любого угодного им сотрудничества в дальнейшем. Единственная моя надежда — наш верный друг господин Карлоний. Я уже договорился с ним о визитах к Мире, и завтра же он начнет с ней работать. Я молюсь всем богам, даже Хельфу, чей дар явился причиной ее болезни, чтобы лечение помогло, и моя дорогая дочь вернулась к нам такой же, как была прежде. Милосердные боги, да не оставьте ее….»
(из записок Аматиниона-э-Равимиэля)
Тось уже несколько дней находился в тюрьме, и его каждый день водили на допросы. Удавку, вызывающую сон, сняли с его шеи вскоре после того, как привезли сюда, но вместо нее сразу надели другую, которая блокировала его дар. Тось в порядке эксперимента несколько раз пытался прикончить тюремщика, который приносил еду, но безуспешно. Снять плотный кожаный ремешок удавки без ножа не получалось, а взять нож было негде. Тюремщик приносил с собой только кулаки и плетку, да и попробуй одолей такого здоровяка. Тось без дара чувствовал себя слабым и беззащитным. Вдруг он понял, что с тех пор, как отправил на тот свет мужиков из своей деревни, всегда полагался на дар и ни разу не подумал о том, чтобы научиться защищаться самому.
Единственное, что он сделал для собственной защиты, это выучил законы. Но сколько Тось не прокручивал в голове азеренский уголовный кодекс, он так и не смог найти там для себя хоть какую-нибудь лазейку. Помочь ему остаться в живых могло только чистосердечное признание, а как раз признаваться Тось и не хотел. Надежды на то, что братья-инквизиторы не докопаются, кто из них с Зориком поднял деда Уникия, было мало, но все же она была. Ведь Зорик был свято уверен в том, что он все сделал сам, ну может с небольшой Тосевой помощью. Разумеется, Тось не надеялся, что компаньон будет его выгораживать (вот уж это вряд ли!). Надежда была скорее, на то, что братья-инквизиторы примут признания Зорика за чистую монету и не станут сильно трясти его, Тося.
Молодой некромант был согласен понести любое наказание за Миру, лишь бы не всплыло то, что он обладает Хельфовым даром. Потому что тогда непременно всплывет и то, как он обошелся с мужиками из своей деревни, а за это точно полагается смерть.
Не то, чтобы Тось боялся завершить свой земной путь. Глупо некроманту бояться смерти. Просто он привык бороться за жизнь и собирался побороться за нее и сейчас.
За дверью послышались тяжелые шаги, затем в замке заскрежетал ключ, и Тось зажмурился, чтобы привыкшие к кромешной тьме глаза не резал свет от свечи тюремщика. Но свет все равно больно ударил через закрытые веки, Тосю понадобилось несколько секунд, чтобы привыкнуть к нему и открыть глаза.
Пляшущий огонек заливал дрожащим светом его убогую камеру с потеками и плесенью на каменных стенах, толстого, похожего на кабана тюремщика и самого Тося, оборванного, побитого и дрожащего от холода. Скрючившись, чтобы не тревожить левый бок, по которому ему на прошлом допросе неудачно попали ногой, пленный некромант кое-как поднялся на ноги.
— Ну что, живой? — ухмылка на роже тюремщика была похожа на черную пропасть. — Пошли, братья ждут!
Тюремщик сделал шаг в сторону, давая узнику дорогу, и Тось, сжимая зубы, чтобы не застонать от боли в ступне, которую ему на прошлом допросе чуть не раздавили ножкой от стула, пошел к дверям. Все, как всегда. Хотя по его подсчетам прошло не слишком много времени, ему казалось, что он здесь уже целую вечность. Он понятия не имел, какое сегодня число. Время в его камере определить было невозможно, поскольку в ней не было ни одного окна. Даже сейчас Тось не представлял, день на улице или ночь. В коридорах, в которых строители тоже поскупились на окна, стояла вязкая, густая темнота, которую чуть-чуть распугивал огонек от свечи тюремщика. Тось не надеялся увидеть дневной свет и в допросной, где его избивали и изводили каверзными вопросами. Там окон тоже не было.
Тось споткнулся, неудачно подвернул больную ногу и чуть не свалился на пол. Рука тюремщика тут же схватила его за воротник, вздергивая вверх.
— Что больно? — насмешливо спросил голос за спиной Тося. — Ножка болит, да? Таких сволочей, как ты, надо на колбасу пускать. Чтоб неповадно было из дочек Ани шлюх делать!
Тось ничего не ответил. Изо всех постарался выпрямиться и пошел дальше. Он давно подозревал, что били его в основном из-за Миры. Хотя он сразу честно признался во всем, что с ней связано. И в том, что заманил, и в том, что хотел переспать. На глупейший вопрос — зачем? Отвечал: чтобы жениться. Ему не верили, но Тосю было плевать. Он и сам не знал, правда это или ложь. Единственное, в чем он был убежден, так это в том, что даже после этой некрасивой истории он Мире все равно небезразличен. Иначе она давно бы его утопила. А поскольку он еще жив, значит…. Тося даже начала мучить совесть за то, как он с ней поступил, а главное за последние слова, которые ей сказал.
Тут его грубо втолкнули в какое-то незнакомое помещение, и Тось перестал думать о Мире. Комната была не похожа на допросную, куда его приводили раньше. Она была гораздо больше, мрачнее, и вся заставлена непонятными механизмами.
— Заключенный доставлен! — бодро отрапортовал тюремщик нескольким фигурам в темных одеяниях, сидевшим за длинным столом у одной из стен.
Одна из фигур властным мановением сделала знак тюремщику, и он быстро вышел и закрыл за собой дверь. После этого все внимание присутствующих обратилось на Тося.
— Садитесь, подозреваемый! — выдержав небольшую паузу, приказал тот, кто отпустил тюремщика.
Подхромав к стоящему посреди комнаты одинокому стулу, Тось с облегчением опустился на него. Нога после того, как он ею споткнулся, разболелась зверски.
— Ваше имя? — спросил третий слева.
Всего их было семеро, но одеты они были одинаково, а лица у всех прикрыты капюшонами, и Тосю было казалось, что с ним разговаривают призраки. Он даже не знал, есть ли среди них те, кто допрашивал его раньше.