Снегурка. Новая Сказка. Два

Грюнмайер Павел

Стукнув в пол клюкой кривой

и блесну в монокль совой,

захихикала она:

«Дефицит на имена.

Тыщу лет я здесь живу,

Русь святую сторожу.

Кто б не был к старушке зван,

обязательно – Иван.

Помню, был один Руслан

Люду с Киева искал.

Ну, так этого послал

Пушкин Саша… Тот – писал!

Ну, а ты-то от кого?

Вроде, Пашкино перо».

– Мне бы, Бабушка Яга,

в санки надо-ть. Мне

пора

в путь обратный, в град-столицу.

Я же царь…

– Получишь вицей

ты от Бабушки Яги.

Царь – он. Царь, но не спеши!

Дай бабуленьке сказать.

Я ж вам русским, всем, как мать.

И приблизив профиль дряхлый

к русым кудрям молодца,

Ведьма, канарейкой сладкой,

пропищала: «Для царя

у меня подарок есть.

Ты не видывал Алёнки.

Персик спелый. Хочешь съесть?»

По щекам Ивана жаром

полыхнул румянца стыд:

«Что вы, бабушка, такое говорите…»

– Я не МИД.

Для венца подходишь очень

ты, Иван, и если хочешь,

буду тёщей царской я.

Хочешь, Ваня?

– Так ведь я…

– Что? Женат уже?

– Ага.

– И на ком?

– Так на Снегурке.

– На Снегурочке? Из льда?!

– Точно, Бабушка Яга, на Снегурочке, из льда.

– И поди-ж ещё влюблён?!

– Ах, какой был это сон…

– И любовь твоя из льда подрастаяла?

– Ага…

– В корень, Ваня, погляди –

эскимо не пироги.

Льдом лишь гланды растревожишь,

Пирожком же жарким сможешь,

душу ты свою согреть. Понимаешь?

– Не медведь…

Но сказала же она –

На Покров ты жди меня.

– На Покров!? Сгоришь в тоске.

Не дождёшься и в доске

лишь останешься ты датой

и портретом глуповатым

встретишь ты свою любовь…

Ну, а смысл?

– Так то-ж любовь…

«Чур меня, – икнула ведьма,

мухомором ткнув в ноздрю.
–

Вот грибок. Кусай и сгонишь

ты свою любовь-тоску».

– Нет, бабуленька, не надо.

Я уж весел! Вновь лечу!

Я, бабуленька, за это

Персик твой благодарю.

– Персик?!

– Да. Чиста моя

кровь от страстного зелья!

Излечил уж от беды

взгляд сей силы изумрудной,

сердце выровняв к любви.

Ай да, Персик…

– Персик… мой?!

– Твой.

– Моя Алёнка?!

Ах вы, острые сучки,

ах вы, шишки, ах, дрючки,

колдовать то научила,

а расчёту не дала.

Смысла жизни не открыла…

Ах я, глупая Яга.

Девке б молодца завлечь,

чары девичьи привлечь,

да влюбить его в себя –

и устроена судьба,

и живи потом в Кремле,

шли подарки в лес Яге…

Эх, святая простота…

подлечить то подлечила,

а влюбить то не смогла…

Эх, попал-б ты на меня.

Дверь в избушке приоткрылась, солнца Луч пустив во мрак:

– Ваня, бабушку не слушай,

опыт хоть умней в сто крат

нас с тобой, но по расчёту,

лишь ему подходит брак.

«Это как же так, не слушай? –

поперхнулась мхом Яга.
–

Главное, что будет кушать,

как пройдёт медов пора.

Глянь, в лучах нарисовалась,

пух торчит ещё торчком,

чтобы бабушку не слушать.

Тыщу лет!.. А тут – роддом».

А Алёнушка смеётся,

в точь апрельский ручеёк,

за рукав схватила Ваню,

тянет к солнцу, за порог:

«Молодцу, уж в путь обратный

надо, бабушка Яга,

попрощайся с дивным гостем,

князю царствовать пора».

Огоньком досады вспыхнул

в темноте монокль Яги:

«Что ж, лети, кисель столичный,

не твои тут пирожки…»

И в проём дверей открытых,

как в воздушный мир-простор,

молодец с Алёнкой быстрой

прыгнул в вверх с крылечка, вон.

Припустил обратно к санкам,

в мыслях весь уж далеко…

Но услышал от избушки

глас скрипучий: «Всё равно…

Всё равно я буду правой,

прорастёт любви зерно».

И не злая паутинка

ведьме спрятала лицо.

За сокровищем морщинок

глаз небесное тепло улыбалось:

«Ишь, как скоро

на крыльце опять свежо…

Хочется с Ягой вам спорить?

Спорьте, спорьте. Всё равно,

вас Апрель с грозою да градом

уж настигнет – то дано!

И прольётся в летний зной

с тучки синей, с золотой,

мёд то пчёлки производят,

а не ос жужжащий рой».

Ну, писатель, – молодец, как любовь воспел, подлец,