Снежные зимы
Шрифт:
Да, жизнь. Однако почему-то пропал у меня интерес к жизни этого довольного собой кандидата наук. И наоборот, страшно захотелось узнать, как же она, та Нинка, которую я так и не увидел. Как сложилась ее жизнь? Каково ее счастье? И теперь скребет: как же она? Надо будет летом поехать, поискать ее следы…
— О чем задумался, папа?
— Деда, дай вина. Сладкого.
— Иван, задавай тон! А то ученые скоро передерутся.
За столом шумно. Идет полупьяная безалаберная и бесплодная дискуссия среди мужчин. А женщины трещат о
— Догматики вы, биологи. Запустили науку…
— Не захочешь жить с невесткой — построишь кооперативную…
— Мы запустили? В вашу физику никто не лезет с мудрыми советами, а в биологию каждый лезет…
— Так же как в искусство.
— У нее отец генерал. Да ни копейки не дает. А у нас откуда же деньги?
— В музыку еще не так, а вот в кино… Каждый зритель знаток получше Феллини.
— А кто такой Феллини?
— Я актеров не запоминаю. Черт их упомнит!
— Мы, физики, верим друг другу, поддерживаем, помогаем разрабатывать… А вы едите один другого. Вопреки биологическим законам. Борьба внутри одного и того же вида.
— Без борьбы мнений наука не движется…
— Не путай научную дискуссию с групповщиной.
— Беда, что они игнорировали биологическую практику. У нас, машиностроителей, науку от практики отделить невозможно. Машина должна работать. — Это Будыка.
— Да не всегда. Вот Игнат Свиридович, представитель института, машины которого — а за них получали премии — валяются на колхозных дворах металлоломом.
— Неправда.
— Они по сто картин в год смотрят, а пользы что?
— Нельзя зачеркивать работу всего института. Пусть одна-две машины не удались…
— Валентин Адамович, чистую тарелочку.
— Олечка, милая, не надо. Посиди ты спокойно.
— Товарищи! К черту ваши ученые рассуждения. Самый традиционный, но самый сердечный и серьезный тост! За родителей. За Ольгу Устиновну. За Ивана Васильевича.
— За вас, мама! — крикнул жених и повернулся к тестю: — За вас, Иван Васильевич,
— За твоих родителей, Саша. Жаль, что они не смогли приехать.
— Не нажимайте на сантименты, а то разревусь, как теленок. Наделаю хлопот!
Молодежь начала скандировать:
— Молодых! Отдайте нам молодых! Но выйти из-за cтола было не так просто.
В дверях появилась Ладина подруга, однокурсница, проворная и настойчивая девушка, заводила. Задорно крикнула:
— Дорогие родители, дедушки и бабушки! Прислушивайтесь изредка к голосу молодежи. А то начнем бунтовать. Беды не оберетесь!
Кое-кто из старших обиделся, не столько из-за иронической угрозы, сколько из-за обращения «дедушки и бабушки». Бабушки возмущенно зашумели. А молодежь продолжала скандировать — народ поддерживал свою парламентерку. И она, нахальная девчонка, подстегивала:
— Лада! Тебе рано еще в бабушки. Давай к нам! Сердцем не старей!
Лада посмотрела на отца, увидела, что он не сердится за нарушение свадебного порядка, а забавляется —
— Саша! За мной! — и нырнула под стол.
Когда она вынырнула в тесном проходе между столов, Будыка и Клепнев захлопали ей:
— Вива, невеста! Браво!
— Моряк! Не отставай, — кричала Клава смущенному жениху, который не решался выбраться тем же путем. — Всю жизнь будешь отставать.
— Стол не вынеси на себе, — мрачно предупредил Косач.
— Саша! — укоряла Лада, давясь смехом.
Гудела «нижняя палата» (так молодежь назвала свою комнату). Встали из-за стола, столпились, чтоб видеть все через распахнутую дверь.
— Встаньте, бабушки. Пропустите молодого, не заставляйте парня лезть под стол. Не позорьте.
— Ни за что не полез бы!
— Встали!
— Нет, пускай лезет! Правильно, Лада! Командуй!
— Саша!
— Полундра!
— Моряк! Покажи класс!
Глянул жених на тестя, которого немножко побаивался и стеснялся, и увидел его глаза, не суровые — веселые, озорные. Кивнул Иван Васильевич: давай, не смущайся. И…
— Опля!
Никто и глазом моргнуть не успел, как парень вскочил на стул и… перелетел через стол. Грохнул о пол. Задребезжали зеркала и стекла, зазвенели бутылки и рюмки. Заревела от восторга «нижняя палата», встречая молодых. Да и из старших никого не возмутила такая несерьезность — все смеялись. Понравилась ловкость.
— Силен, собака, — сказал поэт. — Выпьем за физкультуру и спорт!
Но прорвалось-таки старческое недовольство:
— Им можно прыгать. Через столы. Через наши головы. Прыгнул бы я так на своей свадьбе. При отце… Ого!
— Петро! Брось ты наконец свой дореволюционный аршин!
— Молодежь теперь не та.
— Ох, надоело мне это старческое брюзжание! — сказал Будыка. — Разумеется, не та. И хорошо, что не та. Не те времена. Не те представления. Замечательная молодежь. Штурмуют космос…
Опять поднялся старый, как мир, спор о сущности нового, тот беспорядочный спор, когда спорщики возражают не только оппоненту, но и самим себе. А молодежь взрывалась хохотом и пела студенческую песню:
Тропы еще в антимир не протоптаны,
Но, как на фронте, держись ты.
Бомбардируем мы ядра протонами.
Значит, мы антилиристы.
К Ивану Васильевичу, на освободившееся место, подсел бывший товарищ по работе, главный ветврач Захар Корнеевич, человек скромный, серьезный, не болтун, не сплетник. А тут зашептал на ухо: