Снежный перевал

Керимзаде Фарман

«Гамло, каждый раз при допросах избивающий нас до полусмерти, родом из этих мест... Шабанзаде рассказывал, что в Питере есть суда, которые пробивают пятиметровую толщу льда. Ничто не в состоянии преградить им путь. Так где же они? Где задержались? Может, лед оказался чересчур толстым? Сколько раз Шабанзаде говорил: «Не бойтесь! Если что случится, товарищи не оставят в беде, придут на помощь».

Не пришли. Опоздали. Неужели наша власть беспомощна перед кучей головорезов? Отчего они не идут? Успеют ли они хотя бы по-человечески похоронить

нас? Хотя о чем это я? Нет, так не может долго длиться! Не случайно они переводят нас куда-то. И людей у них будто здесь поубавилось. Значит, они нужней где-то в другом месте. А нас уводят с собой. Чтобы мы были рядом, под рукой. Когда потеряют последнюю надежду, приставят к стенке».

Он посмотрел на Бейляра. Юноша ступал, как слепой, осторожно передвигая одеревеневшие ноги. Не будь Имана, он давно бы упал.

— Не смей засыпать, Бейляр.

— Я не сплю. Мать вспоминаю.

— Уж ей-то сейчас лучше, чем нам. Греет сейчас какому-нибудь вдовцу кости.

Юноша вскинул глаза, горестно улыбнувшись его способности шутить даже в таких обстоятельствах.

— Эх, Бейляр, когда человек теряет надежду, у него не остается за душой ничего, кроме шутки. Не плакать же нам! Разве у меня нет горя? Не знаю, куда делась Новраста, что с ней приключилось...

Зульфугар, подобно охотнику, ищущему зайца, нес ружье дулом вниз, держа палец на курке. Он шел, осторожно ступая, время от времени поглядывая на пленников и грязно матерясь. Никто не отвечал ему. Посмевший ответить остался бы лежать на снегу.

Было слышно поминальное баяты. Пела какая-то женщина с пронзительной болью в голосе, четко произнося фразы.

Ширали вдруг подумал, что умер Гамло и плачут по нем. Но как-то не верилось, что кто-то может причитать над Гамло. Кто же тогда пел?

Женщины плакали, прижавшись к бортам повозки. Ширали подошел ближе, распряг быков, животные привычно побрели к хлеву.

Ширали, положив руку на плечо бьющейся в рыданиях жены, осторожно увел ее в сторону.

— Дайте внести в дом.

Женщины расступились. Ширали схватился за один конец циновки, соседка и Новраста — за другой, и они внесли Халила в дом, положили его на ковер. Выходя, Ширали прошептал Новрасте:

— Что я тебе говорил?! Иди, спрячься!

— Эх, Ширали, переплывшему реку дождь не страшен! Теперь я ничего не боюсь...

Гамло вошел в темную конюшню. Гнедой Абасгулубека мотнул головой, ударил копытом о землю, разворошив навоз. Гамло опустил тяжелую, как молот, руку на гриву коня.

Конь запрядал ушами, поднял Ногу, готовясь его ударить. Гамло глянул на корыто: гнедой не трогал ячменя. «Тоскует по хозяину. Если так пойдет, подохнет...»

Все мысли Гамло были заняты конем. Что придумать? Если во время боя он появится на Коне Абасгулубека, это на многих произведет впечатление. Проклятые большевики многое поймут, увидев его в седле.

Отчего-то Гамло вспомнилась жена. Он не видел ее с того времени, как повалил

первый снег и дорога в их село Ханд закрылась. Ушел, оставив несколько мешков муки. Гамло и представления не имел, как жена растит пятерых его сыновей. Даже бывая в родных местах, он не очень входил в подробности. Хотелось — приходил домой; нет — ночевал где придется. Гамло даже толком не знал, сколько у него коров и овец. Жена вела все хозяйство, запасалась на зиму дровами и сеном, доила коров, в неделю раз взбивала масло. Ни разу не жаловалась на судьбу. Любила говорить:

— Мужчина — горный поток, женщина — озеро. Какое мне дело, куда и зачем он ушел! Любит детей— и слава богу.

Гамло был доволен ею. Только раз он поднял на нее руку. Однажды, сейчас уже не вспомнит, по какому поводу, он задал ей вопрос и, услышав в ответ «не знаю», так поколотил ее, что пришлось зарезать теленка и закутать ее в еще горячую шкуру. Деревенский лекарь всю ночь колдовал над ней. Пришла в себя дней через десять — пятнадцать. Больше она не пыталась перечить ему, а Гамло не пришлось брать в руки дубинку.

«Шут с ней, женой. Дети, наверное, скучают, — думал он. — Жена подобна коню: увидит издали папаху, почувствует по запаху, — никогда не забудет».

Неожиданная мысль молнией пронзила его: он вытащил из хурджина папаху Абасгулубека. Гнедой понюхал ее, заржал. Гамло поводил папахой над ячменем, конь опустил голову, понюхал ячмень, стал есть.

Гамло сунул свою папаху в хурджин, водрузил на голову папаху Абасгулубека. Он не думал отступаться от своего желания: ездить на коне Абасгулубека, носить его папаху и орден.

Гамло вышел из конюшни. Сегодня он решил устроить небольшое празднество, повеселиться. А если в компании найдется и певец, будет совсем славно. Дом ашуга Худагулу был по пути, поэтому, никого не послав, он отправился сам. По дороге ему встретился мальчик, весь в лохмотьях. Увидев Гамло, он в ужасе вбежал в дом. Гамло направился за ним и, толкнув калитку, увидел, как тот на веранде говорил своему младшему брату:

— Станешь плакать, придет Гамло и съест тебя.

Услышав слово «Гамло», ребенок бросился вон с веранды.

Гамло засмеялся: ему понравилось, что его имя наводит на детей страх.

— Эй, Худагулу! — крикнул он.

Хозяин дома, кашляя, вышел на веранду.

— Кто там, проходи.

— Это я, Худагулу.

Ашуг узнал Гамло по голосу. Растерялся, засуетился на веранде, заспешил по скрипучей лестнице навстречу гостю. «Чем я прогневил аллаха?» — в смятении подумал он.

— Проходи, Гамло. Не каждый день нас посещают такие именитые гости.

Ашуг Худагулу был долговязым, тощим, вечно больным человеком. Иногда во время пения на него находил приступ кашля, и слушатели, безнадежно махнув рукой, торопились вывести его на свежий воздух. Сам он стихов не сочинял, за ним водился грешок: иногда он выдавал малоизвестные песни Алескера и Курбана за свои.