Сногсшибательная Мэри
Шрифт:
И снова готовлюсь к тому, что он скажет. «Ты можешь нанять няню!» Или «На всякий случай всегда есть детский сад».
Прямо сейчас я чувствую себя слишком уязвимой и окаменевшей. Джимми тоже должен почувствовать, как я открыта перед ним. Как я только что добровольно разорвала себя на части.
Выражение его лица меняется от смущенного к спокойному и умиротворенному, а затем он говорит:
— Я могу понять.
Что за красивые и честные слова. Джимми держит мою
— Это я понимаю.
— Правда?
— Да. Это действительно так.
Я медленно выдыхаю.
— Разве это не проблема?
Не знаю, что со мной происходит, но мои губы начинают дрожать. Я думаю о том, что он сказал мне вчера вечером, и о том, как сильно я была увлечена этим, но сейчас все по-другому.
— Для меня? Для нас? — Джимми качает головой без малейшего колебания. — Черт возьми, нет.
Я позволяю себе погрузиться в Джимми чуть глубже. Думаю, что он все еще такой же жесткий, как и раньше, но теперь он стал частью меня, стал настолько един со мной, что трудно объяснить это словами. Мы просто здесь, вместе.
— Как бы я ни старалась, эта мысль не укладывается у меня в голове. Дети кажутся мне концом света.
Джимми снова кивает, но ничего не говорит. И мне приходится снова заполнять тишину.
— Ты, наверное, думаешь: Что за ужасные вещи ты говоришь? Что за женщина может так думать?
Джимми улыбается.
— Знаешь, что я на самом деле думаю? — он слегка приподнимается, все еще оставаясь внутри меня. Я обхватываю его ногами, удивляясь тому, как это естественно. Не секс ради секса — чтобы кончить, кричать и стонать в подушку. А просто, чтобы быть вместе. Только мы. В середине дня. — Если ты не хочешь детей, значит, так тому и быть. Я полностью это понимаю.
Без всякого предупреждения слезы начинают катиться по моим щекам. Я чувствую себя такой свободной, сказав это.
— Дети и меня, бл*дь, пугают, — говорит Джимми, крепко обнимая меня. Он прижимается щекой между моих грудей, и я обнимаю его голову.
Одна из слез падает с моей щеки и приземляется на тыльную сторону моего большого пальца, а затем скатывается в его волосы.
— Серьезно?
Джимми кивает.
— Да. Пугают меня до смерти.
Я улыбаюсь и провожу пальцами по его волосам.
— Они как не социализированные взрослые. Жуткие. Энни — нет, но это только потому, что я ее знаю.
Энни. О, черт. Я совсем забыла про Энни, рассказывая, как одна мысль о детях заставляет меня хотеть сбежать. Но сейчас мы должны быть честны друг с другом. Все дело в правде. И то, что я сказала — правда. Простая истина.
— Женщины принимают на себя основную тяжесть, — говорит Джимми как ни в чем не бывало. — Им достается больше всех. Не имеет значения, что кто-то говорит.
У меня снова начинаются течь слезы, но не от горя, а от восхитительного чувства облегчения. Джимми вытирает слезы с моих щек и шепчет:
— Теперь моя очередь.
—
Он обнимает меня за талию, и я чувствую, как его пальцы касаются моего позвоночника.
— Знаешь, мне это нравиться. Чертовски сильно.
— Мне тоже, — шепчу я в ответ. — Не думаю, что это было бы так с кем-то, кроме тебя.
Он делает глубокий вдох, чтобы успокоиться.
— Я чертовски боюсь, что завтра проиграю. Что вся моя карьера пойдет коту под хвост. Всю свою жизнь я беспокоился о завтрашнем дне и игре, которая может все изменить. Если мы завтра выиграем, то поедем на чемпионат. И если мы выиграем чемпионат, то попадем в Суперкубок. Я проиграл множество таких игр, Мэри. В моей голове и в прошлом. Другого шанса у меня не будет.
— Ты думаешь, что проиграешь? — я слегка наклоняюсь вперед. При этом я непроизвольно сжимаюсь вокруг него, и Джимми стонет. Так что я расслабляюсь, расслабляюсь и снова расслабляюсь. Пока мы снова не станем единым целым.
— Да, я думаю, что проиграю, — говорит он с затуманенными глазами. — Не смей никому об этом говорить, но я думаю, что проиграю.
— Но почему?
— Я не знаю, — говорит Джимми, прижимаясь лбом к моей грудной клетке. — Потому что я ни хрена не помню, как побеждать.
— Ты выиграл на прошлой неделе, — успокаиваю я его.
Джимми смотрит на меня снизу вверх.
— Да.
— И…
— Это другое. Завтра игра важнее. Это еще хуже.
Такие мысли я уже слышала от него раньше. Джимми думает не о том, как праздновать победу, а беспокоится о возможности испортить все в следующем раунде. На самом деле многие люди всю жизнь больше беспокоиться о своем провале, чем о победе. Но если бы я могла стереть такой настрой из головы Джимми, то сделала бы это. Чтобы он увидел, какой он замечательный. Какой сладкий и талантливый.
— А что будет, если ты выиграешь? — спрашиваю я. — А что будет, когда ты выиграешь?
Джимми отрицательно качает головой.
— Этого не случится. Но не говори команде, что я так думаю.
— Ничто из того, что ты мне скажешь, не выйдет за пределы этой комнаты. Когда-либо.
Его ноздри раздуваются. Кажется, настала очередь Джимми плакать. Это разбивает мне сердце. Этот массивный мужчина, доведенный до слез в моих объятиях. Но и это большая честь. Это не секс.
Это и есть любовь.
Любовь, о которой я даже не подозревала.
Иррациональная, внезапная, головокружительная любовь. Та любовь, которая заставляет людей жениться.
Та любовь, которая меняет все.
Навсегда.
— Я думаю, что ты победишь. Уверена, что так и будет, — говорю я Джимми.
Он быстро моргает несколько раз, чтобы смахнуть слезы.
— Ты, правда, так думаешь?
— Да, я это знаю. — Я не вру. Не думаю, что смогу соврать, даже если попытаюсь. Только не так. Не сейчас. — В глубине души я верю, что ты можешь победить. Не знаю, почему ты тоже в это не веришь.