Снохождение

mso

— Везде, где только появляется Сунг, он начинает наводить свой порядок, ставить свою метку, — с преувеличенно-радостной, размеренной важностью начал он, и Миланэ сразу поняла: он бесподобный рассказчик. — Казалось бы, всякое живое существо приспосабливается к окружающему. Но Сунг… Сунг, он просто начинает жить как жил, с упорством, достойным лучшего применения, устанавливая свои и только свои порядки. Ничего чужого! Он втыкает своё знамя, и на другой день оно падает; он снова его поднимает утром; ночью оно снова падает; и так далее до бесконечности, пока местным попросту не надоест сбрасывать это знамя. Сунг везде носит свой мир, точнее, маленький мирок, в котором живёт; для него не существует остального, он просто не видит его. Только Сунг может прожить полжизни на чужой ему земле и не знать ни одного слова из местных языков. Посмотрите, кто окружает Империю: протектораты, доминаты, просто прогнувшиеся подхалимы и равнодушные к нашему равнодушию. Но у Империи нет соседей. Точно таких соседей, которые бывают в посёлках: с которыми живешь, дружишь, помогаешь, иногда бранишься — но проживаешь вместе жизнь, перенимая для себя полезное и любопытное.

— Сир предлагает перенимать нравы и культуры варваров? Это же варварство чистой воды, это нелепость, — заметил Талса, радостный.

— Варварство — отрицать возможную ценность иного взгляда на вещи мира, — засуетился сир Сатарина, позабыв о своём алтарчике обжорства. — Это самое несносное варварство, которое мне ведомо. Мы неспособны перенять некоторые интересности и диковины, мы не способны даже их осмыслить в том ключе, в котором они были рождены, задуманы; мы все видим через наши кривые зерцала. В этом отношении Сунги и есть самые большие глупцы и слепцы.

— Сир либо неудачно изъясняется, либо я чего-то не понимаю, — признался Талса, зевнув.

Сатарина махнул рукой.

— Я хотела бы услышать: о каких интересностях, диковинах речь? Какое нам дело до вещей и мыслей чужаков? Они забавны. Но они не ровня нам.

Это говорила Ланшана, с трагической серьёзностью.

Тот словно только и ждал подобного вопроса: тут же поднял палец с когтем вверх:

— Прошу всех проделать опыт, мысленный. Мысленный. Не надо никуда идти, не надо ничего делать. Пусть некто представит, что мы некогда встретимся с львиной общностью с таким уровнем развития строя общества, разума и духа, рядом с которым мы будем львятами. Что станет с нашей твёрдостью? Она начнёт ломаться, крошиться, как стекло; и бесчисленные осколки этого стекла так изранят души Сунгов, приведут их в такое потрясение основ, что они могут сгинуть от ран. Когда мы поймем, что мы — не основа вселенной, а лишь частичка витража, то нас разобьёт вдребезги от этого нехитрого знания. Мы прямы, как стрела; видим только своё под носом. Это непростительно, даже несмотря на то, что наследие Сунгов величественно. Да тем более потому, что наследие Сунгов величественно.

Раздался хлопок в ладоши. Талса победно взирал на толстяка.

— Наконец-то сир Сатарина признал, что наши наследие и вера величественны. О чём мы столько спорили, да? Вот оно.

— Вера? Наша вера? Ваал? Она чрезвычайно нелепа. Это какой-то памятник самодурству и обману.

— О, Сатарина, нам сейчас будет конец. Здесь ведь Ашаи-Китрах! — то ли в шутку, то ли всерьёз сказал Талса.

Дочь Сидны кивнула

На самом деле, она вполне подготовлена к такому повороту; и только потому, что здесь не предполагается особо готовиться, ибо Ашаи не убеждают и не проповедуют. Зачем? Сестринство считает ниже своего достоинства кого-то убеждать, с чем-то бороться и слишком сильно брать глупости к сердцу. Но так-то в вопросе отношения к вероборчеству никогда не было равенства и однозначности. Огромное значение здесь имеет происхождение и положение. Например, для львов-львиц низших сословий, жителей мелких посёлков, чернорабочих и так далее всякие мысли против общего течения недопустимы. Для учёных, львов да львиц науки, индивидов с отличным образованием скептицизм и ирония по поводу веры Сунгов — почти норма, это ни для кого не секрет; тем не менее, этот скептицизм никогда не должен выходить за определённые рамки. Главное: чем ты образованнее, умнее и выше по социальному положению, тем больше у тебя прав на оспаривание вопросов веры либо же на вежливую форму неверия.

Правда, здесь вряд ли есть то, что можно назвать «вежливой формой».

Да ладно.

— Сейчас посмотрю, как наш любимый сир будет заниматься вероборчеством рядом с Ашаи. Как интересно! — потирала ладошки Эллази.

В разговор поспешил вмешаться Синга:

— И нашего любимого Сатарину заберёт Надзор. Нас заест тоска. Миланэ, пожалуйста, только не принимай его всерьёз, — он чуть склонился к ней с последними словами.

— Нет, не надо этого, меня можно принимать всерьёз. Нужно! Очень даже нужно, дорогой мой, сладкий Синга! — с почти рычанием, сталью в голосе, сказал ярый Сатарина, почти преображённый, глядя прямо на Сингу.

Все притихли.

— Я тебе не прачка, чтобы не принимать меня в расчёт! Я умею сделать так, чтобы меня слушали. Меня слушали сто воинов — так послушают и пятеро бездельников! Есть большая игра для всех нас, Сунгов, и великая хитрость всех Ашаи. Хитрость игры в том, что мы не строим свою веру на голой земле — прекрасную основу для нас самым тщательным образом подготовили… кто бы вы думали? Да, Ашаи-Китрах. Они пытаются доказать Сунгам и не только нам, что Ваал есть, он не чистая рациональная или иррациональная фикция, не трансценденция, но существует как сумма, как максима всех наших душ. Они могут видеть Его, они могут показывать Его страйей. И все мы знаем, что страйя существует, как и видение Ваала во снах, но интерпретация всех этих штук — совсем другой вопрос. Здесь великая хитрость Ашаи-Китрах: интерпретация равна доказательству. Она позволяет усомнившихся убедить. И только сильные духом и недоверчивые умы ставят всё под сомнение.

Все были устрашены этим грозным тоном (кроме Миланэ), потому никто не решался сказать. Но вдруг сир Сатарина по-доброму рассмеялся, и все последовали его примеру (кроме Миланэ), обрадовавшись тому, что молния ударила далеко, а гром — ласков и негромок.

— А можно поменьше этих умных слов? — фыркнула Эллазиши, утираясь.

— Можно. Мне очень нравятся Ашаи-Китрах, — так заключил Сатарина.

Талса закачал головой, мол, старина-старина, парадокс на парадоксе.

— Как же так, Сатарина? Ты высмеивал нелепость нашей веры, а тут… — иронично заметил он.

— Но какую силу нужно иметь, чтобы влить эту нелепость в головы остальных? Никто не задумывался?

Похоже, всерьёз задумалась только Ланшана.

— Нелепости всегда хорошо вливаются в головы черни. А у нас чернь верит так, постольку-поскольку. По-настоящему верит лишь высокая кровь. Благородные роды. Значит, наша вера — не нелепость, — решил блеснуть Ману-Тайназ.

— О! Вот как! Какая стройность мышления! Даааа, в этих домах высокой крови, благородной крови, вы никогда не найдете сочувствие, участливость или отсутствие лицемерия. Каждый, у которого есть хоть сколь-нибудь чувство, сразу ощутит этот воздух фальши и церемоний. Ты говоришь, но никто тебя не выслушает. Самое страшное, что это властвует между всеми, даже между близкими родственниками. Все сидят смирно, все сидят ровно, никаких шагов в сторону или навстречу, — Сатарина забрёл уже в такие дебри, что, наверное, уже сам был не рад.

— Прямо как наша Ашаи, да?

Сатарина посмотрел на Эллази и ничего не сказал. Продолжил говорить, глядя на Миланэ:

— Наша Ашаи? Она из тех, кто может сжечь весь мир и не устыдиться. А может умереть за него. Она похожа на тех сестёр, которых я видел ранее. Кстати, я уважаю сестринство, что бы кто ни думал… Поверьте, я могу себе позволить говорить, что хочу, и говорю — я уважаю Ашаи-Китрах, хотя иногда ненавижу. Так вот. Она хоть и похожа, но чуть отличается. Её хорошо иметь в друзьях. Но ещё лучше во врагах, потому что врага достойнее вам не найти. Она легка, но у неё алмазные когти.

— Обалдеть. Сир Сатарина, отличная сказка! — захлопала в ладоши Эллазиши, её примеру почему-то робко последовала скромная, но такая великолепная Ланшана.

— Всегда рад вас потешить, молодёжь, — осушил тот кубок.

— Тогда слушайте, я вам признаюсь, — переняла разговор Эллази. — Давайте устроим вечер признаний, а? А? Давайте я первая. Так вот, знаете, что самое крутое? Однажды я занялась любовью со львом, сжевав листья коки. Он и я. Мы их нажевались, как серны. Это было замечательно! Талса, теперь ты.