Снохождение

mso

— Обижаешься? — сощурилась Мрууна

— Нет, — с отрицанием покачала головой Миланэ, всё глядя не в глаза, а куда-то вниз.

Да, Ашаи уже заметила, что маленькая собеседница вдруг пленилась кинжалом-сирной на её поясе. Как и все стеснительные львёны, она просто мельком, искоса глядела на предмет интереса, а потом продолжала высматривать пол.

— Есть симпатия? Ты в кого-то влюбилась? — продолжила расспрос Мрууна.

— Нееет, — застеснялась Миланэ, и стало понятно, что «да».

— Учиться трудно?

— Нет, очень просто. Скучно.

— Слыхала, ты боишься темноты.

— Да, стала бояться, — закивала Миланэ и начала болтать лапами; когти заскрежетали по полу.

— Можешь ответить, почему?

— Нет. Не знаю, — неуверенно ответила она. — Там что-то есть. Другие не видят.

— А ты — видишь? — Ваалу-Мрууна сняла с пояса сирну и поставила возле Миланэ; но львёна не осмелилась притронуться.

— И я не вижу. Я просто знаю. День это знание как бы… смахивает. А ночь всё раскрывает сызнову. А можно…

— Что?

— Я хотела бы посмотреть, только потрогать… — Миланэ осторожно указывала на сирну.

— Вообще-то нельзя. Но сделаю исключение, если ты никому не скажешь.

— Не скажу, — с готовностью поклялась Миланэ и тут же, одухотворённая кивком Мрууны, взяла в ладони ножны сирны. Повертев их, она наполовину вынула кинжал Ашаи, нашла на поверхности клинка своё нестройное отражение.

— Ты нигде нечаянно не падала, не ушиблась? Бывает такое, что болит голова?

— Нет, — отдав обратно сирну, ответила Миланэ.

— Случалось нечто, что сильно испугало? Или обидело?

— Да ничего такого. Разве что папа закрыл загон для быков, а я в нём была, и быки меня чуть не затоптали. А ещё… мы с папой пошли на рынок в Ходниан, и там один лев сказал папе, что у него роскошная дочь.

Странный эпитет, спору нет.

— И что? — всё же спросила Ваалу-Мрууна.

— Он с плохим намерением сказал, этот лев. Он смотрел на меня.

— Откуда знаешь, что с плохим?

— Знаю, — с бесконечной уверенностью ответила Миланэ.

Спрашивать особо больше нечего. Эта львёна — здорова; у неё нет душевного расстройства в обычном смысле. Знамо: так с нею будет около года или двух, а потом она перерастёт, и станет поздно.

— Кем ты хочешь стать, когда вырастешь? — приосанилась Мрууна.

— Не знаю. Кем бы я ни стала, я хочу быть ею хорошо.

Здесь нечего думать. Здесь всё очень ясно.

Ваалу-Мрууна была уже немолодой Ашаи. Ей перевалило за сорок, а есть такие, что обзаводятся ученицами к тридцати. Потому она успела наслышаться, кто и при каких обстоятельствах встретился со своею первой ученицей. Но все говорили, что ощущение предназначения вот этой, именно этой конкретной души, ещё заключенной в маленьком теле, хламай — ощущение незабываемое, нельзя его спутать ни с чем, в своём роде страшное, но с иной стороны — полное торжества. «Как придёт — так узнаешь».

Но кто мог подумать, что оно именно таково: словно бездна посмотрела в тебя. В нём оказалось так мало доброго, что умом Мрууна засомневалась: а оно ли? Нет ли ошибки? Конечно, эмпатия велела, эмпатия указывала, что — оно. Но видеть чужую судьбу за краткий миг, потом сразу забыть, сидеть с пустой душой после всего и вмиг вершить выводы, брать ответственность — нет, это слишком.

И Мрууна решила схитрить, подсунуть судьбе подделку; обвести её, жестокую, вокруг хвоста; пожалеть себя и маленькую львёну.

«Мне то что. Хламай не обязывает. Будет иное, будут другие — полегче», — думала, а у самой холодные мурашки ползали по спине, отдавая в хвост.

— Спасибо за беседу, Миланэ. Ты очень славна.

— Спасибо, — осталась сидеть львёна, разглядывая лапы.

С каким-то излишним торжеством сестра возвестила матери с отцом, выйдя из гостиной:

— Никаких беспокойств. Всё хорошо!

Подойдя ближе, заговорила тише:

— Возраст такой. Уже свои симпатии, она узнаёт мир, и так далее… — Мрууна заговорщически (заметно) и фальшиво (незаметно — Ашаи хорошо прячут ложь) убеждала родителей; и это было легко — Смилана просияла и растаяла:

— Это не… — с великой надеждой спросила она, совершив замысловатый жест у виска.

— О, нет-нет-нет, — выставила ладони сестра-Ашаи, застёгивая на лапах жёсткие кожаные кнемиды для дальних дорог. — Никаких причин к беспокойству, живите дальше. Пусть Ваал хранит ваш дом.

— Спасибо, сиятельная Ваалу-Мрууна, — суетилась Смилана вокруг гостьи, провожая.

— Не стоит, не стоит…

Пора и честь знать. Сестра Ваалу-Мрууна распрощалась с хозяевами, пообещала в следующий раз зажечь огонь Ваала в их доме, чуть неуместно восторглась гостеприимством; безусловно отклонила всякую попытку благодарности, ибо не за что. Тут она взялась за ручку входной двери, потянула на себя, но ничего не вышло; Мрууна хорошо, на всю жизнь запомнила эту дверь: большая, резная, надёжная, с основательным засовом, тёмная. И вот теперь эта дверь не поддавалась. Сестра дернула её раз, потом второй, затем обернулась в поиске объяснений и помощи.

— Сильнее, сильнее, — посоветовал отец.

От такой нелепости мать аж закрыла глаза

— Да помоги, наконец, — обернулась к супругу, но тот уже спешил на помощь.

Мрууна совершила очень злую попытку таки открыть шакалью дверь; она понимала, что нету никаких причин ей не открываться, и могло быть лишь одно внятное объяснение — некто несмешно шутит и придерживает с той стороны; но этот некто должен быть очень силён, а потому если он и шутит, то наверняка — всерьёз.

— До свидания, преподобная Ваалу-Мрууна, — послышалось сзади, спокойное, но словно с предвечной тоской. Кто имеет уши, тот бы услышал: «Прощай, Мрууна».

Но вдруг путь освободился:

— Что-то засов заел. Вот. Всё, — с трудом открыл дверь отец и пригласил к выходу.

Тут послышался такой звук, словно далеко-далеко затрубило в горный рог десять тысяч львов или запело столько же мансур. От него душа разделялась надвое: лёгкая часть уходила ввысь, тяжёлая — падала в пропасть.

— Вы слышали? — изумилась Ваалу-Мрууна.

Да, она бы никогда не подумала, что может совершить столько дурацких поступков за столь короткое время.

— Что? — закономерно спросили отец с матерью.