Снохождение
Шрифт:
— Я слышала, — отозвалась Миланэ, сделав шажок.
Сквозь проём уже открытой двери они заметили львёнка, который бегал возле забора на улице и неумело дудел в маленький воинский рожок, утащенный у отца.
— Ах, вон оно что! Хастари, беги отсюда, не шали! — накричала на него мать Миланэ.
А Мрууна и дальше стояла молча, застыв у выхода. Она знала, что ничто не может запретить убежать отсюда; не уйти, именно убежать, ибо от зова только убегают. Но ещё она знала, что должна быть послушным орудием в ладонях судьбы, ибо добрая Ашаи — именно такова: не ведёт с нею спора.
—
— О Ваал мой, а разве есть ещё сомнения? — удивлённо спросила Смилана.
Ах, Смилана. Сомнения лишь из моей трусости. Здесь нечего проверять. Здесь всё ясно, как день. Но боюсь я. Кто мог знать, что во мне нету безжалостия и храбрости настоящей Ашаи-Китрах? Мне и самой было неведомо. Мы ничего о себе не знаем…
— Меня терзает одно ощущение. И это ощущение возникает тогда, если чья-то душа скрыто, но тяжело больна…
— Кровь предков!
— …или же ей предназначены пути Ашаи-Китрах. Надо это определить, не отлагая.
Ваалу-Мрууна перешла на другой конец стола.
— Но для этого надо проверить её ладони игнимарой. Если ваша дочь предназначена для путей Ашаи — она переймёт моё пламя Ваала. Если нет — получит ожоги, что лечатся долго, с луну.
Не будь Мрууна уверенной в способностях Миланэ, она бы крайне рисковала. Первую игнимару большинство львён получают уже от наставницы, будучи ученицами, готовясь к этому одну или несколько лун. А проверка неподготовленной, незнакомой львёны всегда сопряжена с опасностями. И дело даже не в ожогах, неизменно сопутствующих неудаче (и даже удаче). Если Ашаи-Китрах ошибается, и дитя не пригодно к ученичеству, то негласные, но очень сильные традиции запрещают искать учениц и касаться наставничества, по крайней мере, год.
Но Мрууна знала, что не ошиблась, знала, что Миланэ пройдёт испытание. В нём не было никакого смысла, кроме одного: испросить у судьбы подтверждения, сжечь за собою мосты, понять, что именно сегодня и сейчас, без всякой подготовленности и ожидания с её стороны, без степенного расчёта — к ней пришла ученица; она всегда считала, что происходит важно и красиво, а вышло: быстро, врывисто, без жалости.
— Мне нужен таз с водой. И позовите Миланэ.
Вскоре принесли воду и привели саму львёну, чуть испуганную внезапной суматохой, неизвестной переменой.
— Покиньте нас, — приказала родителям.
Ваалу-Мрууна отвела Миланэ к окну, села возле него на колени и пригласила Миланэ сделать то самое. Она взяла сначала правую, а потом левую руку львёны, очень внимательно изучила. Мрууна приглаживала мягкую шёрстку, разглядывала маленькие когти, а Миланэ не понимала совершенно, что всё это значит.
— Сиятельная, я мыла руки сегодня, честное слово. Они чисты.
— Я вижу, что они чисты, — ответила Ваалу-Мрууна.
Пугающий звук, похожий на рычание, вдруг пронзил комнату. Железной хваткой Мрууна сжала левую ладонь Миланэ; звук не прекращался, а усиливался, ужасая монотонностью. Вдруг левой рукой наставница дотронулась к своему правому предплечью, а Миланэ, боясь и ничего не понимая, ощутила покалывание в левой ладони,
Мрууна быстро отпустила руку львёны. Миланэ завороженно глядела, как её ладони продолжают пылать небольшим, но огнём, а окраска его сменялась с синего на зеленоватый.
Заворожение овладело и Мрууной. То, что она увидела, выходило из всяких ожиданий и не вписывалось ни в какие мысленные планы. Мало того, что занялась игнимарой её левая ладонь, так теперь ею обнялась и правая; но самое древне-жуткое — возгорелись кончики ушей Миланэ и неуверенно колыхался эфемерный воздух вокруг глаз.
Огонь через четыре-пять ударов сердца потух сам по себе, а покалывание никуда не делось, оно поползло вверх по руке, сковало тело, прошлось по спине и хвосту, добралось до шеи, и от всего этого Миланэ стало очень плохо. Она слегла на пол, а Ваалу-Мрууна тем временем внимательно осматривала её ладони и ушки, не заботясь об остальном.
Ничего. Никаких повреждений от огня.
Миланэ так и осталась лежать на полу, чувствуя себя плохо и слабо, а Мрууна незамедлительно встала, встряхнув покалывающую левую ладонь, и явилась в дверях перед взорами взволнованных родителей.
— Похоже, мне придётся переехать в Стаймлау.
Мать заметила, что дочь лежит на полу, слабо шевелясь.
— Что с ней?!
— Смилана пусть собирает вещи дочери. Мы должны уехать на дней шесть-семь.
— Как?.. — мать сделала слабую попытку войти, но Ашаи не дала. Вместо этого она громко, церемонно возгласила:
— С этого дня Ваалу-Миланэ-Белсарра, из рода… как имя вашего рода?
— Нарзаи, — ответила Смилана.
— …из рода Нарзаи, становится ученицей Ваалу-Мрууны, из рода Аврау. Восславьте этот день, добрые Сунги.
— Ваалу-Миланэ-Белсарра? — Смилана изумленно повторила номен дочери. — Мы… Я…
— Дайте несколько мгновений. Сейчас мы выйдем.
Решительно закрыв дверь, сестра-Ашаи вернулась к своей воспитаннице, что продолжала лежать на полу, вполне в сознании, но без всяких сил.
— Сиятельная Ваалу… Мрууна…Не могу встать. Всё так, словно я отлежала всю себя во сне… И покалывает очень.
— Теперь именуй меня наставницей. Полежи, пока не пройдёт.
Мрууна присела возле неё; Миланэ лежала тихо, не шевелясь.
— Отныне ты — Ашаи-Китрах, Миланэ. Огонь Ваала пламенеет на твоих ладонях, и ты назначена к этому.
Львёна смотрела в окно, лёжа навзничь. Она не выглядела ни удивленной, ни испуганной столь великой переменой в своей маленькой жизни; казалось, она всё только и ждала, когда это произойдёт, и теперь с облегчением созерцает заоконную даль, освободившись от гнета ожидания.
— Наставница… значит, теперь я перестану бродить во сне?
Мрууна развела руками:
— Напротив, душа моя. Теперь ты будешь учиться этому.