Снохождение
Шрифт:
Миланэ пожала плечами, обрабатывая ему мазью рану на ладони. Будто бы она знала. Будто бы каждый из нас в любой миг может отдать отчёт, что и зачем делает.
— Ты убила вожака. У них есть поверье, что если вожака убивают, причём сразу, то это значит, что бог войны отвернулся от них. Поэтому драаги сразу убежали.
Он откинулся назад.
— Наверное, им было обидно, что их предводителя убила безгривая, — засмеялся он. Потом спохватился и дотронулся к её ладони: — Прошу прощения, благородная, не хотел обидеть. Они только так львиц называют. Мне рассказывали, что в их языке даже слова «львица» нет. Только нечто вроде «безгривая».
— Слава Ваалу, что принёс победу, — безразлично молвила Миланэ; гораздо глубже её волновало то, достаточно ли чист кусок ткани,
Но всё это погодя, спустя.
Тогда, прикрытая щитом, она закрыла глаза. «Надо же, снова не удалось поспать», — тогда подумалось дочери Андарии, воспитаннице Сидны. — «Ничего. Я ещё досмотрю свои сны».
Да, именно Сидна — мать её духа, именно этот дисципларий послал её сюда отдавать служение Сунгам: учиться, каково оно быть с воинами. Когда Миланэ исполнился двадцать и один год, не осталось никаких сомнений, что она отправится на четырёхлунное служение на Востоке: невысокое происхождение, знание траурного церемониала, прекрасная игнимара, познания в фармации — с такой характеристикой нету шансов избежать такого служения. И когда час настал, а настал он двадцать четвёртого дня третьей Луны Вод 807 года Эры Империи, она отправилась из сердца Империи, прямо из дисциплария, на тёмный Восток. Стало даже легче, ведь судьба определилась: надо прожить эти четыре луны, и прожить достойно.
Долгим будет рассказ о том, как она пять сотен льенов (и целую неделю) добиралась к Второму Восточному Доминату; как заблудилась, не найдя указателей на дороге; как изумилась, узнав, что в форте сейчас расположилось иное соединение, и придётся идти ещё льенов десять пешком (чего не случилось, так как сжалившийся над нею командир крепости распорядился доставить её лошадьми). И когда она, наконец, прибыла в большой лагерь, находящийся на возвышенном плато, окруженный дикими лесами, состоящий сплошь из палаток, шатров, частокола, телег, оружия, грязи и самцов, то на целых четыре луны — время, показавшееся вечностью — попала в новый, доселе неведомый ей мир.
Разместили её, как и полагается — возле претория, шатра военачальника; конечно же, отдельно, в личном шатре, что большая роскошь по меркам военного лагеря. Ранее здесь обжилась сестра, некая Ваалу-Свайна, бывшая воспитанница Айнансгарда, которая уехала неделю назад после двухгодичного служения. Она и оставила в наследство Миланэ огромное количество ингредиентов для фармации (правда, мало какие оказались годными), пыль и грязь (в шатёр никто не заходил с дня её отбытия), закопченную чашу огня Ваала, несколько пар неплохих кнемид для лап (Миланэ пришлись маловаты), кучу тряпья, походную кровать, целый сундук рухляди и прочие вещи. У входа воины воткнули круглый символ — ном, обозначающий, что здесь обитает Ашаи. В тот же день Миланэ собрались поприветствовать все воины, выстроившись в открытое каре перед преторием. Командующий легионом, сир Уруз, в отличии миллиара, крупный лев лет сорока, но по облику — значительно старше, с совершенно непроницаемым лицом, выгорелой редкой гривой и выбитым клыком — встал возле неё. Говорил он неожиданно тихо. Ей почему-то казалось, что столь важный и сильный Сунг должен обладать громоподобным голосом.
Затем пришла её очередь. Миланэ волновалась, она не знала, что сказать этим суровым и страшным Сунгам, самцам, хотя и готовилась; потому её речь также была краткой, формальной. Поприветствовав их, Ваалу-Миланэ кратко поведала о себе, закончив так:
— Я рада, что судьба и Ваал даровали возможность служить вам, мои Сунги.
Потом игнимарой она зажгла огонь Ваала в чаше, который разнесли по лагерю факелами и свечными лампами.
И потекли дни.
Легион стоял здесь лагерем почти целую луну, поэтому всё оказалось обжитым. Она ждала, что хлопот будет невпроворот — некогда вверх посмотреть. На самом деле, дел было мало. На второй же день Миланэ споро сообразила наварить мази против москитов и вшей. Ей предложили постоянную охрану из двух воинов, согласно императиве ещё предыдущего
Именно так, тоскливые. Лагерь стоял, ничего не происходило, никуда не двигался и не собирался двигаться. Она привыкла к воинам, они привыкли к ней. К её радости и удивлению, большинство оказались андарианцами — сыновьями её родной земли. Конечно же, она очень часто наведывалась в лазарет, но работы там оказывалось немного, и лечились лишь обычные для лагерей вещи вроде расстройства желудка, мелких, ненарочных ранений и прочего; с этой работой вполне справлялись легатный врач и пятеро его помощников. Формально, всякая дисциплара нуждается в сестре-Ашаи, которая будет наставлять её в служении Легате; но поскольку такой наставницы не было — Ашаи в Легате всегда в большом недостатке — то Миланэ имела право самолично управлять всем врачевательным хозяйством, но пользоваться правом этим не стала, по большинству готовя для врача лекарства на запас.
Каждая Ашаи в такой ситуации просто обречена на постоянное внимание. Воины приглядывались к ней и вскоре поняли, что Миланэ: спокойная, тихая, кроткая львица-Ашаи, и с нею никаких скандалов и волнений не будет; таковой она бы и осталась в их памяти. Но Миланэ прославилась, убив стрелой в шею вожака драагов. По сути, она в первый раз оказалась за пределами лагеря всерьёз и надолго; обоз направлялся в тыл, нападения варваров никто не ожидал, поэтому легат и отправил Миланэ вместе с обозом, чтобы и в город вышла, и взяла, что нужно. Безусловно, легат укорял себя за это решение, сотенный переволновался, но новость по лагерю прошла мгновенно, воины пришли в восторг, и тут она враз почувствовала, что её признали уже насовсем.
Дни потекли легче, светлее и даже как-то веселее.
Естественно, у Миланэ вызывала волнение ещё одна насущная и весьма деликатная проблема, известная многим-многим поколениям Ашаи-Китрах, которые сопровождали воинов Легаты Сунгов. По неписаной традиции, которой не одна сотня лет, Ашаи должна терпимо относиться к ухаживаниям главного дренгира того соединения, которому она назначена служить, даже если не горит желанием. Она хорошо запомнила, как он на третий день пригласил вечером к себе в преторий; понимая, что случиться может всякое, и этому всякому традиция не велит слишком сопротивляться, она привелась в порядок, вздохнула и вошла к нему, не подавая виду.
— Доброго вечера, мой легат.
Он был сам.
— Здравствуй, — предложил самое лучшее место в виде единственного стула, встав с него. — Садись, поболтаем, — сам сел на сложенные один на другой щиты.
Они сели друг напротив друга. Столом им служили сколоченные доски, поставленные на колышки, что забивают в землю для шатров.
— Наверное, думаешь, что я пригласил тебя… как это говорится…
— Моему легату виднее, зачем он меня пригласил. Я, в свою очередь, могу перенести то, что должна.
Он усмехнулся и вытащил на стол две бутыли.
— Не бойся. У меня две дочки, девятнадцать и шестнадцать — такие, как ты. Ещё, наверное, есть дети, но я без понятия, что они да как.
Миланэ кивнула.
— Расскажи-ка лучше о себе. Выпьем?
— Не посмею отказаться.
Их еженедельные посиделки в претории сразу превратились в традицию. Они садились и начинали беседовать обо всём на свете; под конец легат всегда напивался вдрызг и внезапно засыпал (за что каждый раз извинялся на следующий день); Миланэ, конечно, пила чисто символически. Она было посчитала, что он большой любитель виночерпия, но остальные дренгиры уверили, что обычно он вообще ни-ни. Поэтому в один из вечером она решилась об этом спросить.