Сны командора
Шрифт:
Николай во время прогулок увлеченно рассказывал о жизни в России под колокольный звон, о летящих в небе ярких сверкающих куполах в форме луковицы, на которых никогда не задерживается снег, о купании в проруби в крещенские морозы, Пасхе и таких забавных куличах, о снежной бабе с носом из морковки. Николай забавно рассказывал о торжестве Масленицы и взятии штурмом снежного города, кулачных боях, о невероятно горячих, обжигающих пальцы на холоде блинах и проводах зимы, о шубах до пола, в которых зимней стужей жарко, как на печи, о величии Российского Императора, с которым он не только знаком, но и вполне дружен.
А далее в его рассказах простиралась Европа с ее бесчисленными городами и королевскими приемами…
И где-то там, у другого моря, была Испания – страна, которую покинул её отец и многие ныне живущие здесь, на новом континенте, в этом благословенном месте, где тепло и удобно… но так порой скучно, однообразно и мало надежд на какое-либо яркое событие и иную перспективу. А когда ты так молода и полна сил и надеж, жаждешь новых впечатлений, то манит все, что спрятано за морем и горизонтом, хочется жить ярко и свободно, отбросив ограничения патриархального уклада.
Этот неизведанный, сложный и огромный мир воспринимался теперь как в младые совсем годы бабушкин сундук, в котором так мало по-настоящему нужных ребенку, но столько увлекательных вещиц.
И теперь в этот февральский день, как и в любой иной ранее, она пришла на эту величественную скалу, чтобы с попутным ветром отправить ему, такому взрослому и серьезному человеку, свой привет, свою надежду на то, что все свершится, как было задумано и решено между ними. И чтобы он, такой необыкновенный, решительный и сильный, благополучно миновав неисчислимые пространства и сроки, снова был здесь, рядом с ней.
– Кончита! – раздалось рядом, и на тропе возникла фигура женщины, в которой угадывалась служанка.
– Матушка послала за тобой. Пойдем, милая, тебя ждут, – продолжила женщина и, приобняв девушку за хрупкие плечи, увлекла за собой.
2. Русская Америка. Остров Ситка
1807 год, февраль
А на другом берегу, на самом краю Севера Америки, у темной скалы, у заледенелого в эту февральскую пору берега, у русской крепости, стонала в отчаянии другая, совсем еще девочка. Обессиленная, она сидела на земле у скалы и чертила на песке странные и сложные знаки, поднимая изредка к небу заплаканные темные, слегка раскосые глаза, отчаянно шептала одной только ей понятные слова-заклинания.
Она вспоминала, как ее подобрал в разоренном колонистами поселке бородатый и, как ей показалось, огромный человек в меховой куртке с ружьем. Она укусила его за руку, а он сказал, усмехнувшись:
– Ах, сукина дочь! – и, обхватив вокруг талии, легко отнес в баркас.
Потом она оказалась в доме, в крепости на берегу залива, где, дичась, долго не могла прийти в себя, но наконец приобщилась к ходу жизни, стала помогать по хозяйству, с интересом крутиться возле зеркала.
Слоун поселил в своем доме Александр Баранов, управляющий делами компании на берегах Русской Америки. В доме пленницу не обижали, а хозяин все посмеивался, глядя на нее, нарядив в холщовую рубаху до пят и легкие кожаные туфли. Она подпоясалась своим кожаным ремешком колошанки и теперь бегала по дому быстро-быстро, успевая собрать все разбросанное на своем пути и одновременно опрокинуть то ведро, то посуду на столе. Это вызывало смех Баранова, и он, веселясь, баловал девушку, одаривая незатейливыми вещицами. Она привыкла жить в доме и была вполне довольна.
Она вспомнила, как в ее девичьей жизни появился он, прибывший на корабле – высокий, взрослый и строгий мужчина. Она пробегала мимо, когда он впервые пришел к Баранову, и оказалась в его руках. Он смеялся, держал ее за плечи и глянул вдруг пристально прямо в глаза, и она вдруг поняла своим женским чутьем, что будет дальше.
Поговорив с Барановым, он забрал ее к себе в дом, где она впервые узнала силу и тяжесть мужчины. Ей было и больно, и страшно, в ней родились томительное ожидание какой-то невзгоды и в то же время ощущение растущего счастья, которое вот-вот позволит дышать легко, свободно и радостно. Но счастье не наступало, ласки были кратковременны и то правда, ведь они даже не могли говорить, о чем-либо, – слов было так мало общих.
– Слоун! Слоун! – звал он ее порой, и она бежала ему навстречу, стыдливо утыкалась лицом в его грудь, сияя от радости. Подобно верной собачке, она встречала его у порога, потупив глаза, ожидая теплого привета и ласки, помогала снять сапоги. И он был добр к ней. Она жила в тепле и была сыта. Он обнимал ее холодными ночами и утолял своё сладострастие. Она так привыкла к нему, что, когда он уплыл на своем корабле надолго, она ждала его на скале, глядя в сторону моря, – туда, где скрылось с глаз его судно.
И, о чудо! Она дождалась его.
Она кинулась ему навстречу прямо там, у причала.
Она ошиблась. Ему не нужен был этот ее порыв. Он прошел мимо, не окинув Слоун даже взглядом. А потом, побыв с ней совсем недолго, он снова взошел на корабль и уплыл, и хотя он не говорил с ней об этом, она знала – надолго, а вскоре почувствовала – навсегда.
Две страдающие, исполненные надежд юные женские души на краю далекого континента молили об одном – чтобы с ним все было хорошо, чтобы он был жив и вернулся.
Разница была в том, что одной из них он обещал это сделать, а вторая, оставленная им, тяжко страдала, мучимая возникшими к первому в ее жизни мужчине чувствами любви и привязанности.
А между тем в это же время.
3. Близ Красноярска
Ветряный день на исходе февраля в этих суровых сибирских краях, вмещающих в себя однообразное холмистое лесное и болотистое пространство с множеством рек и ручейков, был в краткой своей середине. У переезда через одну из этих речушек показались возок-кибитка и укутанные в шубы до глаз в косматых шапках два всадника на заиндевелых конях.
Во всадниках угадывался конвой.
Кони измучились в дороге и теперь устало перебирали ногами, перемешивая выдуваемую ветром из-под копыт снежную крупу.
Всадники подремывали, склонив головы.
Процессия двигалась по дороге, отмеченной вешками-шестами, переметенной быстрыми ветрами. Ветры и снегопады без устали наводили первозданный порядок снежной равнины, зализывали тщательно следы коней и саней, стремившихся кто на восток, а кто на запад по необъятной Империи. Империя была столь велика, что пульс жизни в её отдельных территориях едва прощупывался и в жаркое лето, и почти совершенно замирал в зимнюю в студеную безысходность.