Со мной не соскучишься
Шрифт:
— Что-нибудь случилось? — спросил Рунов, развязывая галстук перед зеркалом.
Он был одет иначе, чем утром, более официально, — значит, заезжал домой переодеваться и, конечно же, заметил, что меня нет. Так же, как и отсутствие Мальчика, который до сих пор не появился.
— Какой ты официальный! Был на приеме у английской королевы? — перевела я стрелку разговора.
— Да нет, всего лишь присутствовал на важных переговорах. А вот ты где была?
От чего ушли, к тому и пришли.
— Гуляла, заходила в магазины, перед праздниками везде такая толчея…
— В
— Нет-нет, — решительно запротестовала я, — эти бумажки мне совершенно ни к чему. Если понадобится, я сама у тебя попрошу. А так я вполне без них обхожусь. Чувствую себя как при долгожданном коммунизме.
— А как же прогулки по магазинам?
— Вот именно, ты верно сказал: прогулки. Женщинам нужны такие прогулки для хорошего самочувствия, как, например, комплименты и цветы.
В принципе я говорила вполне искренне, не считая того, что гуляла я совершенно в другом направлении. Слава Богу, Рунов никогда особенно не наседал с расспросами, а иначе бы я непременно завралась.
— А где Мальчик? — поинтересовалась я.
— Соскучилась? — хмыкнул Рунов. — Скоро объявится. — Он посмотрел на свой «Ролекс» и пояснил: — Пришлось отослать его с одним срочным поручением.
Рунов прошелся по комнате, легко и беззвучно ступая по ковру, потянулся с грацией сильного животного. Да, теперь он казался мне красивым, потому что я уже не замечала ни близко посаженных глаз, ни перебитой переносицы, все это было настолько несущественно с тех пор, как я разглядела то главное, к чему все остальное крепилось как к остову: доброту и великодушие по отношению ко мне… Хотя есть еще и Мальчик, которого он спас от верной смерти, и бывший афганец Тим, и художники, получившие с его помощью возможность зарабатывать себе на жизнь?
— Может, пустимся в загул? — предложил он. — Куда-нибудь сходим?
Я покачала головой.
— Отлично, останемся дома и устроим романтический вечер при свечах, — немедленно согласился он.
Неожиданно пронзительно запикал сотовый телефон.
— Слушаю, — отозвался Рунов. Пару минут он молча выслушивал собеседника, а потом произнес: — Рад, что все в порядке. Остальное обговорим с глазу на глаз. — И щелчком прихлопнул пластмассовую крышку телефона, ставя точку в разговоре. — Ну вот, заодно появился повод — отметим успешную сделку. Где там у нас шампанское? — Засучив рукава, он отправился на кухню и через минуту вернулся с бутылкой шампанского.
За все время нашего знакомства — хотя оно было не слишком продолжительным — я не видела его таким веселым: он сыпал шутками, смеялся и вообще вел себя как подросток, впервые попробовавший чего-то крепче лимонада.
— Вижу, сделка оказалась более чем успешной, — ревниво заметила я.
Он налил шампанское в высокие хрустальные бокалы и потер руки:
— Тост, давай немедленно тост! Нет, я сам! За небо в алмазах, которое все ближе и ближе!
Я усмехнулась:
— Надеюсь, в настоящих, а не в поддельных.
— Не ожидал от тебя такой прозы, — шутливо посетовал он, отпивая из своего бокала, — главное ведь все же не алмазы… А что?
— А что? — с готовностью подхватила я, с удовольствием ощущая вкус шампанского.
— Небо! Знаешь почему? Потому что оно — символ свободы. Редкий
Он говорил и говорил, торопясь, сбиваясь, путаясь в словах, а я им любовалась. Когда он умолк, я тихо попросила:
— Обними меня…
Мы сидели, обнявшись, в темноте, не зажигая света, чтобы не нарушить нашу идиллию. Крепко прижавшись к Рунову, я слышала, как ритмично стучало его сердце, перегоняя его здоровую кровь, и это все, что было нужно из известных мне чудес мира. Нет, было еще кое-что: желание избавиться от Карена. И я подумала, что непременно этого добьюсь, добравшись до тайны, связанной с Ольгой.
— Тебе хорошо? — спросил Рунов.
В ответ я еще крепче к нему прижалась. В последний раз так хорошо, так замечательно было только в детстве, беззаботном и полном счастливых предчувствий, когда перед сном я могла прижаться к матери… А вот этого мне вспоминать, пожалуй, не стоило: о матери я ничего не знала около трех лет, с тех самых пор, как моя жизнь стремительно покатилась под откос. Я ей не писала, она же не знала моего адреса. Мне показалось или я действительно почувствовала, как краска стыда медленно залила мое спрятанное на руновской груди лицо? Выходит, раскаянием блудной дочери я тоже обязана ему?
«Мама, мама, — поклялась я себе, — я найдусь, непременно найдусь».
Идиллию прервал скрип поворачиваемого в двери ключа: вернулся Мальчик, выполнивший срочное поручение, и они с Руновым о чем-то долго разговаривали в гостиной. Я заснула, не дождавшись возвращения Рунова.
Я спала, как младенец в колыбели, пока мне не приснился очередной цветной, широкоэкранный кошмар.
Сначала я ничего не видела, только слышала голос, который снова умолял: «Помоги!» — будто бы новый сон продолжился ровно с того самого места, на котором закончился предыдущий. Потом возник знакомый пейзаж с озером, лодкой и камышами, который преследовал меня как наваждение. Все было точно на съемке, даже несчастные измокшие кувшинки из материи. Только в лодке никого. Уже другой голос, мужской, сказал с отчаянием:
— Опять у нее ничего не получается! Где дублерша, давайте ее сюда. Попробуем по-другому.
Еще во сне я поняла, что это режиссер.
ГЛАВА 12
Старый коллекционер Иратов жил в центре, в доме сталинской постройки, слегка обветшавшем, но все еще помпезном, увешанном мемориальными досками, свидетельствующими о его славном прошлом. Впрочем, разрушительная работа времени в виде трещин на фасаде и залежей спрессованной до состояния войлока пыли на лепнине была практически незаметна, если особенно не приглядываться — вот что значит строить на века. Каких-то сорок лет назад архитекторы мечтали, чтобы их творения жили вечно, чего не скажешь о проектировщиках знаменитых хрущевок, у которых, похоже, была задача поскромнее: абы день простояли да ночь продержались. Ныне, правда, дела снова пошли в гору, во всяком случае, для тех, кто может хорошо заплатить, снова стали строить «на века», и, кто знает, не исключено, что еще лет через сорок кто-то, подобно мне, будет смотреть на возводимые сегодня дворцы для нуворишей как на символ эпохи первичного накопления капитала.