Со спичкой вокруг солнца

Нариньяни Семен Давыдович

Чтобы успокоить Милицу Антоновну, я звоню в филармонию и прошу первую трубу оркестра зайти к часу в редакцию.

— Непременно, — шепчет Милица Антоновна.

— Непременно, — говорю я.

Милице Антоновне очень хочется принять участие в нашем с трубой разговоре, но она понимает, что это невозможно, и, молча поклонившись, идет к выходу.

От комнаты отдела фельетона до подъезда редакции шесть этажей. Милица Антоновна на каждом отдыхает, думает, надеется. А я не думаю, не надеюсь. Кляну себя. Сто раз давал слово не писать больше фельетонов о покинутых женах.

Эта тема надоела и мне и читателям. И вот снова не выдержал, пожалел. Правда, на этот раз не покинутую жену, которую я еще не видел, про которую ничего не знаю, а ее мать. В тридцать восемь лет, еще совсем не старой женщиной, Милица Антоновна напрочь отказывает себе во всех удовольствиях жизни. В новом платье, в сладком блюде к обеду, в отдыхе. Жилищный пай, как думалось матери, должен был гарантировать семейное счастье ее дочери. А это счастье оказалось призрачным.

И виноват в крушении материнских надежд он, первая труба оркестра. И я, еще не зная, не видя, уже негодую, ругаю его. Да есть ли у этой трубы сердце?

В час дня труба стучится, входит в комнату фельетонистов.

— Здравствуйте.

Голос у трубы приятный. Рост, внешний вид соответствующий. Вот только полубаки из испано-мексиканских кинофильмов на светлой голове типичного костромича кажутся мне выращенными не на месте. Кроме полубаков бросаются в глаза и несколько развязные манеры Эдика Кучкина. Молодой человек, не спрашивая разрешения, закуривает. Не ожидая приглашения, садится. В разговоре берет ультимативный тон:

— Мириться с ней не буду. Так что времени зря не тратьте. Не убеждайте.

— Давайте начнем разговор не о мире. О ссоре. Почему вы ушли?

— Виновата она!

— В чем?

— Разрешите не вдаваться в подробности. Это очень интимно.

— В подробности не вдавайтесь, а главное скажите.

— Мне двадцать девять лет, ей восемнадцать. По отношению к ней я был всегда честен, думал, и она отвечает мне тем же. А она обманывала меня.

— В каком смысле?

— Я застал ее на месте преступления.

— Она же еще девочка. Ей всего восемнадцать.

— Таким ничего не стоит обмануть и в шестнадцать, и даже в четырнадцать.

— Расскажите, как было дело.

— Новый номер «Огонька» в нашем городе я всегда покупаю первым. Для этого по субботам я приезжаю за десять минут до прихода московского поезда на станцию и сразу же занимаю очередь в привокзальном киоске. С тех пор как я подружился с Катей, я стал покупать «Огонек» не по одному экземпляру, а по два. Один для нее, второй для себя. Привезу журналы домой, и мы сразу же садимся за разные столы и начинаем соревнование: кто раньше решит кроссворд.

На четырнадцатый день после свадьбы я привожу с вокзала два очередных номера журнала, и мы, заметив время на часах, садимся за разные столы. Проходит минуты три-четыре, и вдруг в парадном раздается звонок. Я выскакиваю узнать — кто? Оказывается, у соседки из квартиры напротив кончились спички и она просит в долг одну — зажечь плиту. Возвращаюсь назад и что же вижу? — голосом обреченного спрашивает Кучкин. — Нет, лучше бы мне не видеть того, что я увидел.

— А

что вы увидели?

— Лучше бы она ударила меня табуреткой по голове.

Я наливаю в стакан воду. Первая труба делает два глотка, успокаивается, и я снова осторожно спрашиваю:

— Что вы увидели?

— Я застал свою жену в самый момент преступления.

— С кем?

— С журналом «Огонек».

— Поясните, не понимаю.

— Воспользовавшись моим отсутствием, жена подбежала к кроссворду и стала списывать найденные мною ответы.

— Это все?

— Вам мало?

Теперь я сделал два глотка из того же стакана и внимательно оглядел Эдика Кучкина. Может быть, он смеется, издевается надо мной? Нет, какой там смех! Человек сидит бледный, окутанный клубами папиросного дыма. Затягивался он так нервно, что дым входил в него и выходил назад одновременно. Я смотрю на Кучкина, и мне все кажется, что я ослышался, не понял, Я спрашиваю:

— И вы бросили жену, ушли из дома из-за одного списанного слова?

— Слов было списано два, — поправил меня Кучкин. — Я хорошо помню, какие именно. Одно по горизонтали. Русский исследователь Арктики. Фамилия из семи букв. Третья «л», пятая «г». Второе слово по вертикали. Прибор для нагревания воздуха из девяти букв. Первая «к», последняя «р». Наконец, дело не в количестве списанных слов, а в самом факте наглого обмана мужа.

— Какой же это обман? Кроссворд — игра.

— Для вас.

— А для вас?

— Радость жизни. Я увидел кроссворд впервые учеником музыкального училища и так увлекся отгадыванием слов, что перестал ходить на занятия. Мои родные просили вернуться, а я не вернулся. Зачем? За прошедшие пятнадцать лет я решил шестнадцать тысяч четыреста двадцать пять кроссвордов. Сейчас в скорости решений за мной вряд ли угонится президент Академии наук.

— Вот даже как?

— Президент — специалист узкого профиля. Он знает все об одном, а я энциклопедист. Знаю, может быть, поверхностно, но зато все обо всем.

— Энциклопедист с незаконченным средним музыкальным образованием.

— Зря иронизируете. Можете задать мне пятнадцать любых вопросов до вертикали и горизонтали, и я в течение двух-трех минут отвечу на них.

Кучкин говорит и протягивает мне лоскут бумаги.

— Что это?

— Кроссворд из последнего номера сибирской газеты.

— Вы получаете даже такую?

— Я подписчик «Мосгорсправки». Посылаю им ежегодно тридцать пять рублей абонементной платы, и они присылают мне за это по почте вырезки кроссвордов из всех газет и журналов Советского Союза.

Я стал задавать вопросы, и Кучкин, не задумываясь, тут же выпаливал ответ. Это было удивительно. Вопросы самые разные, а ответы моментальные и все в яблочко. Крытая повозка? Фургон. Карельская народная песня? Руна. Столица республики Сенегал? Дакар. Залив Красного моря? Акаба. Зодиакальное созвездие? Овен. На шестом вопросе у первой трубы получилась первая осечка. Спрашиваю:

— Вторая часть названия произведения, начинающегося словами:

На берегу пустынных волн

Стоял он, дум великих полн…