Со стыда провалиться
Шрифт:
Бородач несколько раз повторяет это словосочетание, перекатывая на языке звук «р».
— Думаю, американские чипсы понравятся вам не меньше.
В ходе интервью я также одобряю средство для чистки ковров («Уильям, скажите, в вашем доме грязнятся ковры?») и какую-то марку моторного масла.
Это было великолепно, бурно восторгается Филлис по дороге в телестудию. В артистической уборной мне предлагают кофе с булочками и знакомят с другими утренними гостями: вместе со мной в программе участвует молодой человек огромного роста (его спина размером с кухонный стол, а шея — шире головы) и маленькая девочка в розовом платьице, которую сопровождают преисполненные благоговейного страха родители. Первой идет девочка, потом я, потом великан.
К этому времени я уже нахожусь на автопилоте и со странным спокойствием воспринимаю информацию, которую мне сообщает ассистент продюсера: малышка в розовом победила на школьном конкурсе правописания, а здоровенный детина — суперзвезда университетской команды по футболу, которая называется не то «Спартанцы», не то «Бродяги» — я особо не вникаю.
— Уильям, расскажите, пожалуйста, о вашей книге, — обращается ко мне продюсер, и его ручка застывает в воздухе. Пожалуй, Руссо лучше не упоминать.
Я приветствую ведущих в студии; мы дожидаемся, пока объявят прогноз погоды и выведут маленькую девочку.
— Прелесть, а не ребенок, верно?
— Прелесть, — не спорю я.
Оба ведущих, мужчина и женщина, выглядят невероятно здоровыми и холеными — нигде ни складочки, ни морщиночки.
— Вы знаете, что носите одно имя с исполнителем роли Хопалонга Кэссиди? — спрашивает мужчина. — А лошадь вы, наверное, привязали к ограде?
Я смеюсь вместе с ведущими. Мы в прямом эфире.
— Наш следующий гость сегодня — английский писатель Уильям Бойд. Он представит свой последний роман «Правдивые признания». Доброе утро, Уильям.
Я здороваюсь.
— Ну что ж, Уильям, расскажите нам о вашей принцессе Диане, — обращается ко мне ведущая.
Это было замечательно, восхищается Филлис по пути в первый из трех книжных магазинов, где я должен подписывать книги. Я, как положено, здороваюсь с серьезными, дружелюбными продавцами, которые сочувствуют мне по поводу рецензии в «Нью-Йорк таймс» («Таймс» просто осрамилась) и поздравляют с утренним появлением на телевидении. Это уже мировая известность, единодушно соглашаются все. Мировая известность британской королевской семьи, думаю я, подписывая дюжину книг в каждом магазине. Филлис сообщает, что мы опаздываем и надо спешить в аэропорт.
Я убеждаю Филлис, что ей не следует сопровождать меня на регистрацию в аэропорту, что я справлюсь с этим один, без ее пригляда. Мы прощаемся в машине перед зданием аэровокзала.
— Господи Боже, чуть не забыла! — восклицает она и вытаскивает из бардачка экземпляр моего романа.
Я думаю о городах, которые мне еще предстоит посетить, и мне страшно хочется домой. «Филлис от автора, — пишу я, понимая, что она нив чем не виновата. — С благодарностью».
Уильям Тревор
Если нет публики
Художник не может обходиться без публики, а если ее нет — что же он делает?
Он придумывает себе публику и, отвернувшись от своей эпохи, обращает взгляд в будущее, ища там то, в чем отказывает ему настоящее.
Поройтесь как следует в своем детстве, поднимите со дна памяти яркие воспоминания о перенесенном позоре, и они тут же вернутся к вам. Тягуче-унылую атмосферу класса порой все же пробивают колкие шпильки — оценка «неудовлетворительно», выведенная тысячу раз. По рядам проносят булочки с сосисками, а над ухом раздается голос:
— Это ты сочинил стихотворение!
Стихотворение, тайком написанное, тайком подсунутое И. Г. Сайнзбери — скорее, мужчине, чем мальчишке, — редактору хулиганского школьного журнала.
— Как ты догадался? — Мой шепот едва слышен из-за топота ног. Мы выходим из столовой, и я узнаю, что Сайнзбери искал бумажку, чтобы свернуть сигаретку.
Писательская работа подарила еще немало подобных эпизодов, но с годами насмешка бьет не так больно, словно в конце концов уже не видит смысла жалить тебя, унижение воспринимается все менее болезненно, а потом и вовсе теряет значение. Наверное, случай, который я спишу ниже, тоже унизителен, но тогда я этого не ощутил.
Я получил письмо из Совета по искусству и культуре. В письме сообщалось, что мне присуждена литературная премия и что до церемонии награждения эту информацию следует держать втайне. В положенный срок мне позвонили из отдела по связям с общественностью этого же Совета и сказали, что, возможно, потребуется немного разрекламировать мою книгу. Я объяснил, что не очень силен в рекламных делах, однако согласился выступить перед публикой. Предполагалось, что выступление состоится в рамках фестиваля искусств, который по случайному совпадению будет проходить в это самое время где-то в окрестностях Лондона. В разговоре упомянули Темзу, и я решил, что фестиваль будет в Марлоу или Хэмптоне.
Как выяснилось, я ошибся. Вечером после церемонии награждения мы с женой встретились с молодым человеком из оргкомитета фестиваля и миловидной дамой из Совета. Мы все сидели в холле отеля «Даррантс» и ждали такси, которое должно было отвезти нас собственно к месту. Я осведомился, где именно все протекает, и мне ответили, что мероприятие проходит в районе Барьера Темзы. В назначенный час такси не подъехало, по поводу чего была сделана серия взволнованных звонков. Устав ждать, мы остановили первое попавшееся такси у отеля. Медленная езда по улицам, запруженным машинами, отняла больше времени, чем рассчитывали наши «опекуны». Выбирая, на каком мосту лучше повернуть, водитель воспользовался паузой и спросил нас, действительно ли мы хотим ехать на Барьер, поскольку в столь поздний час там мало чего интересного. Мы подтвердили свое намерение, и он послушно повез нас, по пути обращая наше внимание на впечатляющие здания, стоявшие вдоль берега. Мы миновали Саутварк, Бермондси и Дептфорд. Указатель на Гринвич выглядел заманчиво, но стильный Гринвич был не для нас. Через час с лишним мы съехали с шоссе в район доков, где по большей части царил непроглядный мрак.
— Ну, вы и задали мне задачу, — признался таксист. Фары нашего автомобиля высвечивали огромную бетонную пустоту. Ни дороги, ни единого знака.
— У меня есть телефонный номер, — сказал молодой человек из оргкомитета.
Пока он говорил, из темноты выросли две фигуры, взирающие на наше приближение. Ими оказались две школьницы. «Вы, случайно, не Гилберт и Джордж?» — спросили они, когда мы остановились. Узнав, что нет, девицы уныло побрели прочь и растворились в темноте.
Мы поехали дальше, опустив стекла и напряженно вглядываясь в черноту.