Соавторы
Шрифт:
– Когда вы узнали, что Лена беременна?
– Когда получила приглашение на свадьбу.
– Она вам сказала об этом или вы сами увидели?
– Да что вы, там было месяца четыре, может, пять, еще не видно ничего. Лена сказала. Я тогда удивилась, что свадьба так скоро, ведь мы в июне с ней встречались и ни о каком замужестве и речи не было. А в конце июля она меня пригласила на свадьбу.
– Получается, у Елены был роман по крайней мере с начала весны, она забеременела, собиралась замуж и продолжала вести себя так, как будто она по-прежнему одна?
– задала Настя коварный вопрос.
– И на работу ходила, и с вами встречалась.
Она не пыталась специально
– Да?
– Казалось, Наталью такая постановка вопроса озадачила. Она немного подумала, прежде чем отвечать.
– Мне кажется, это было не совсем так.
– А как?
– Либо это был какой-то не такой роман, как обычно, либо его не было вообще, - уверенно сказала Разгон.
– Последний период самоистязаний начался у Ленки где-то осенью, в сентябре, что ли, или в конце лета прошлого года. Это было что-то ужасное… На нее страшно было смотреть. К началу весны она, как бы это сказать… выправилась, что ли. Словом, все шло как обычно, она начала снижать нагрузки, повеселела, и я думала, что она вот-вот исчезнет опять. Но она все не исчезала, мы встречались примерно раз в две-три недели, и Лена ничем не отличалась от той Лены, которую я наблюдала раньше в такие же периоды. Понимаете? Она ни словом не обмолвилась о том, что ждет ребенка. И глаза у нее не сияли, как бывает, когда женщина влюблена или ждет важных перемен в жизни. И мужа своего, Егора, она, как мне кажется, совсем не любила.
– Это ваши наблюдения? Или Елена сказала?
– Анастасия Павловна, Лена никогда ничего мне не говорила, я вам уже объясняла. Я вообще не понимала, зачем она со мной общается. Во всяком случае, ни в качестве советчицы, ни в качестве жилетки для слез она меня не использовала.
– А вы, Наташа? Вы сами-то зачем с ней общались?
– Не знаю, - журналистка вдруг улыбнулась как-то беззащитно, - наверное, по инерции. В первые несколько раз неудобно было отказать, ведь она меня выручила в трудную минуту, и я считала себя обязанной. А потом уже отступать стало некуда, ведь не скажешь же: все, дорогая, я свой долг перед тобой отработала, и больше мне не звони. Ну, и кроме того, она была, безусловно, интересной собеседницей, мне было любопытно наблюдать за ней. Я надеялась, что рано или поздно она мне все расскажет.
– Все - это что? Тайны? Секреты?
– Свою жизнь. Я пишу для женского журнала и давно уже хочу сделать цикл материалов о женщинах, приезжающих в Москву устраивать свою жизнь. О Ленке любопытно было бы написать, все-таки характер нетривиальный.
– Да, - согласилась Настя вполне искренне, - характер действительно нетривиальный. А о своем конфликте с матерью она ничего не рассказывала?
– Нет, но я поняла, что конфликт был, и очень серьезный. Уж не знаю, в чем там дело, но Лена наотрез отказалась давать мне координаты своей матери. Понимаете, я только что закончила собирать материал для очередного цикла - о женщинах, уехавших искать счастье за границу. Месяц проторчала в Штатах и Канаде, еще месяц - в Европе. И когда уезжала, спросила у Лены, не могу ли я встретиться с ее матерью, это же как раз по теме.
– И что Елена? Отказала вам?
– Еще как! Разозлилась так, что аж руки затряслись, Я не стала настаивать, зачем, если ей так неприятно…
– Кто был на свадьбе из ее знакомых?
– Настя свернула на следующую тропинку.
– По-моему, только девочка из салона, Ленкина сменщица. Больше вроде бы никого.
– Кстати, об этой сменщице.
– Настя лицемерно сделала вид, что вспомнила только сейчас.
– Вы знали о том, что Елена разрешала ей пользоваться своей квартирой для интимных свиданий?
– Конечно! Вот этого Лена как раз совершенно не скрывала. Несколько раз даже, помнится, когда мы встречались, она говорила, что Нина сейчас у нее и ей нужно как-то убить время, чтобы не помешать. Потом Нина звонила, и Ленка ехала домой.
– А зачем она это делала? Ведь они не были близкими подругами, а это же так неудобно: гулять где-то после работы, выжидать, пока квартира освободится. На это обычно идут ради близких друзей, а Нина была для Елены фактически посторонней.
– Анастасия Павловна, Лена была очень доброй. То есть… - Наталья замялась, подыскивая более точное определение, - ей ничего ни для кого не было жалко. Она не была доброй в смысле отношения к людям, наоборот, она была очень критичной, язвительной, злой, особенно по отношению к мужчинам. Вы бы слышали, что она говорила про эту Ниночку! Но при этом если она могла кому-то хоть чем-то помочь, она не задумывалась ни на минуту. Ведь когда мы познакомились, она меня, первую встречную, ночью привела к себе, не побоялась, более того, отдала мне шубку просто под честное слово, у нее даже телефона моего не было. А если бы я ее не вернула?
– Может, ей в голову не приходило, что вы можете не вернуть шубу? У вас такая располагающая внешность, и Елена вам верила, - предположила Настя.
– Да нет же, она все понимала. У воров и мошенников внешность всегда располагающая. Я уверена, что Ленка понимала. Но при этом ей не было жалко этой шубы.
– И еще вопрос, Наташа. В квартире у Елены мы нашли листки с напечатанным текстом. На одних написано "Так мне и надо", на других - "Я этого достойна".
Ничего по этому поводу не скажете?
Наталья снова задумалась. Закурила.
– Я была у Ленки дома всего два раза: когда меня ограбили и на другой день, когда шубу возвращала. После этого мы встречались в городе, или гуляли, или в кафе сидели, или на пляж ездили. Так что о предметах в ее квартире я мало что могу сказать. Но слова "Так мне и надо" Ленка повторяла часто, это точно.
– А "Я этого достойна"?
– Ни разу не слышала.
Разговор с Натальей Разгон занял несколько часов, Насте нравилось, что наблюдения журналистки были точны, а выводы основывались на фактах, а не на ощущениях.
И теперь, обложившись листками и карточками, на которые она выписала все, что показалось интересным и важным, и из материалов дела, и из расшифровок диктофонных записей бесед Андрея Чеботаева с людьми в Новосибирске, Настя почувствовала, что Елена Щеткина ожила, стала понятней. Она перестала быть загадочной.
"Жила-была девочка Лена…" - начала она рассказывать сама себе, заглядывая в записи.
Профессор Щеткин был известным ученым-биохимиком, помешанным на науке и готовым закрывать глаза на все, что помешало бы ему заниматься любимым делом. Его жена Лариса Петровна работала бухгалтером в одном из НИИ новосибирского Академгородка. Супруги трудились в разных институтах, но Академгородок - все-таки не Москва, и там все про всех знали, тем паче что и жили компактно. Щеткин был одним из немногих, кто в советское время считался и был выездным, и его жена и дочь щеголяли в наимоднейших заграничных тряпках.