Собачья работа
Шрифт:
— Ты слишком любишь своих оперов.
Это была правда. Максаков любил свою команду. Не личный состав, как принято было говорить, а именно команду. Она платила ему тем же.
В кабинете его заместитель Паша Колесов пил чай из огромной кружки с надписью на английском «Я люблю чай». За глаза эту кружку называли «сиротской». Колесов пришел в отдел почти одновременно с Максаковым — перевелся с берегов Северного Ледовитого океана, где проработал почти пятнадцать лет. Не по годам и выслуге энергичный, доброжелательный и абсолютно порядочный,
— Привет, — Колесов поднялся для рукопожатия, — ты вместо кого дежуришь?
— У Аверьянова ребенок заболел. — Максаков не стал раздеваться. — Что-нибудь срочное есть?
— Вроде нет.
— Я схожу по кофейку. Если чего, пришлешь кого-нибудь.
— Если срочно что-нибудь — я пришлю кого-нибудь.
— Ну ты чисто Пушкин! Я скоро.
Игорь Гималаев курил у себя в кабинете, хмуро разглядывая заваленный бумагами стол.
— Пошли кофе пить.
— Однозначно.
Спускались молча. Максаков знал Гималаева десять лет. Еще по прошлой счастливой университетской жизни. Еще до ментовки. Еще до трупов и бандитских морд. Еще до совместных бессонных ночей в прокуренных кабинетах. Еще до общего кайфа побед и общей тоски поражений. Еще до дружбы, научившей молчать вдвоем.
Во дворе суетились водители, пытавшиеся оживить раздолбанные машины. На кого-то орал старшина РУВД. Куда-то тащили свеженапиленные доски грязные, оборванные суточники. Владимирова не было видно. Отделовский «УАЗик» грустно торчал в углу.
Кафе не имело названия, но постоянные посетители называли его «Четверкой» по названию улицы — 4-я Советская. Внутри было тепло, чисто и пусто. Татьяна за стойкой смотрела очередной бразильский сериал. Хозяин, Сан Саныч, как всегда приветливо помахал из дверей подсобки.
— Мы первые?
— Как видите. — Татьяна без вопросов направилась к кофеварке.
За окном злой ветер бил по замерзшим автомашинам. Первый глоток кофе наркотическим восторгом отдался в голове. Максаков наконец вытащил сигарету и прикурил. Ввалились Сашка Чернов и Игорь Чучмарев с ОРО.
— Тань, сделай два белых кофе, маленьких.
Булькнула разливаемая в кофейные чашки «Пятизвездная».
— Ненавижу зиму. — Максаков продолжал смотреть в окно. — Кто сказал, что русская душа должна любить мороз?
Гималаев кивнул, глубоко затягиваясь «Союз-Аполлоном». Снова помолчали.
— Чего хмурый такой?
— Устал. Голова вообще не работает.
— Возьми день, поспи.
— Да ладно. Дадут мне дома поспать.
Игорь жил в коммуналке, где занимал с женой и сыном тринадцатиметровую комнату.
— Приезжай ко мне, поспишь.
— Если только.
Радиаторы отопления жарили вовсю. Максаков снял шарф и вылез из пальто.
— Где будем Сиплого искать? На родине? В Северодвинске?
Гималаев затушил сигарету и закурил новую.
— Не думаю. Он где-то здесь. Чувствую.
— Много куришь.
— Знаю.
— Как сердце?
— Бьется.
По залу процокали каблучками две дознавательши с внешностью манекенщиц, одетые на пять собственных зарплат.
— Почему здесь?
— Так кажется. Ему в Северодвинске скучно. У него кураж. Там ему нечего делать. Или у нас, или в Москве.
Максаков покачал головой.
— Может быть, может быть. Как твоя молодежь?
— Стараются. — Игорь улыбнулся. — По Сиплому все материалы наизусть изучили. Думаю, даже ночью им бредят.
В группе Гималаева работали двое молодых — Денис Дронов, недавно перешедший из территориального отдела, и Марина Велиготская, выпускница университета МВД, которую Максаков взял вопреки мнению руководства. Оба были талантливыми, умными работниками, но иногда детско-юношеский азарт перевешивал все. Максаков вспомнил, что на следующий день после того, как Сиплый совершил свое второе убийство, Гималаев вышел из отпуска. Намереваясь спокойно вникнуть в оперативную обстановку, освежить в памяти старые дела и таким образом повалять с недельку дурака, он неспешно поднялся на этаж и был немедленно атакован своими соратниками по группе.
— Игорь! Игорь! — кричали они наперебой. — У нас тут новое убийство! Такое интересное! Его наверное тебе дадут!
«Глупые дети. Чему вы радуетесь?» — грустно думал Гималаев, понимая, что тихого адаптационного периода после отпуска не получится.
— Давай еще по маленькому двойному. Догонимся. — Он встал и направился к стойке.
Максаков смотрел в окно. Напротив блестел стеклопакетами отреставрированный дом. В окнах виднелись красивые занавески и электрические пирамидки из рождественских свечек. Высокая шатенка в пепельной шубе пыталась извлечь из синей иномарки аккуратную елочку в пластиковом пакете, перехваченном розовой ленточкой.
— Засмотрелся? — Игорь вернулся с двумя дымящимися чашками.
— Не могу понять, почему мы не имеем права нормально жить.
— Имеем. Надо просто поменять работу.
— Заодно и мозги.
— В общем, да.
— Ты-то что думаешь?
Гималаева давно звали в прокуратуру, где зарплата была на пару тысяч рублей выше.
— Не знаю… Я все время жду чего-то. Что станет лучше. Что кто-нибудь обратит на нас внимание. Что не нужно будет бросать профессию, которой учился десять лет, и начинать все сначала. Не знаю.
— Ты хороший юрист, — у Максакова сосало под ложечкой. Кофе не имел вкуса. — Для тебя это не сначала.
— А разве я плохой опер? — Игорь отвернулся и выпустил кольцо дыма. — Прокуратура или суд — единственное место, где я могу себя представить. Могу, но не хочу. Я опер. Я хочу работать, но не могу больше так жить. Хочу не считать деньги на еду. Хочу, чтобы мой ребенок рос в нормальных условиях. Хочу, чтобы жена могла купить себе шмотку, которая нравится. Словом, жить хочу. Вопрос не в том, что «бриллианты мелковаты», — существовать надоело.