Соблазн на всю ночь
Шрифт:
Глаза Зоуи широко распахнулись.
– А я-то представляла, что он будет выгребать золу из камина и точить карандаши.
Тристан засмеялся.
– Мне придется немного позаниматься государственными делами, пока мой отец болеет, – сказал он. – И сопровождать миссис Неббетт по магазинам – тоже важное государственное дело, к тому же приятное.
– В конце концов, каждый государственный муж имеет свою сферу интересов. – Зоуи изобразила улыбку.
Неожиданно к Тристану подбежал одетый в красный камзол слуга. На его сморщенном и темном, как печеное яблоко, лице застыл испуг. Он торопливо поклонился лорду
– Прошу простить меня, милорд, – сказал он. – Пембертон попросил меня как можно скорее разыскать вас и сказать, что на Кавендиш-сквер ваше присутствие требуется незамедлительно. Дело крайне неотложное – так он сказал.
– Что ж, долг призывает! – звонко проговорила Зоуи, помахала рукой Тристану и взяла Федру под руку. Затем она обернулась к миссис Неббетт: – В «Уотсонсе» сейчас распродажа жаккардовых костюмов и пальто. Это всего в двух шагах отсюда. Вы не должны это пропустить, миссис Неббетт.
– Жаккардовые костюмы и пальто?
– Да, они великолепны. – Взгляд Зоуи сделался искренним и доброжелательным. – Моя тетя говорит, что в них выглядишь намного моложе.
На несколько мгновений миссис Неббетт потеряла дар речи. Она так и продолжала стоять с открытым ртом, когда Зоуи и Федра отошли от нее.
– Зоуи, это ужасно грубо, – прошептала Федра, когда они уже удалились на значительное расстояние.
Глаза Зоуи сузились.
– Послушай меня, – горячо проговорила она. – Я знаю, что ты любишь его. И это его рук дело, а не твоих. Он первый поцеловал тебя, он начал. А ты не принадлежишь к разряду тех женщин, которые с легкостью относятся к мужским поцелуям. Даже если у тебя не может быть ребенка, даже если ты бесплодна, ты все же заслуживаешь чуть лучшего к себе отношения, чем вот такое внезапное исчезновение.
Но Федра считала, что она и в самом деле не заслуживает лучшего. Если она сделала то, что сделала, то как к ней можно было относиться иначе?
– Зоуи, – мягко проговорила Федра, – чего ты, собственно говоря, добиваешься?
– Я добиваюсь того, Фе, чтобы ты пошла к нему и сказала, что ты его любишь.
– Я должна сказать ему это прямо сейчас?
– Нет, не сейчас, – ответила нетерпеливо Зоуи. – Ты должна придумать, как это сказать. Но сначала, Фе, ты должна его наказать. Ты должна заставить его страдать. Разбить ему сердце. Мужчина будет любить только ту женщину, ради которой он многое перенес.
– Но каким образом я должна это сделать? – спросила Федра.
Зоуи положила руку ей на плечо.
– Помучай его, – прошептала она Федре на ухо. – Ты кошка, моя дорогая. А он мышка. Он должен попасться тебе в когти.
Помучить Тристана? Но Федра понятия не имела, как приступить к этому делу.
Какие претензии она может предъявить Тристану Толботу? Никаких. Единственное, о чем она может спросить его, так это о том, как идут поиски Милли. И идут ли они вообще.
Передав миссис Неббетт на попечение лакея отца Тристан незамедлительно отправился на Кавендиш-сквер. Он сразу же понял, почему вдруг потребовалось его присутствие. Сейчас, разумеется, ему было не до миссис Неббетт и той информации, которую эта женщина могла ему предоставить. Отец – вот единственное, что волновало его в данную минуту.
Вбежав в главную гостиную, Тристан обнаружил там рыдающую экономку
– Вы пришли, сэр, – проговорил он взволнованным голосом и вышел Тристану навстречу. – Слава Богу! Я сразу же послал за вами Симпкина.
– Насколько он плох, Пем?
– Он очень плох, сэр. – Пембертон шаркающей торопливой походкой направился к лестнице. – Его сиятельство спрашивал про вас все утро, – продолжал дворецкий. – А теперь с ним доктор Глокнер.
Тристан внезапно ощутил пустоту в груди. Ему стало холодно и слегка зазнобило.
– Но вчера он был бодр как никогда и много шутил. Что же, черт возьми, случилось?
– Доктор Глокнер говорит, что такое часто случается со смертельно больными, – объяснил Пембертон. – Им выпадает один прекрасный день, а потом… – Он беспомощно взмахнул рукой.
Тристан кивнул и толкнул массивную дубовую дверь, ведущую в спальню отца. В течение последнего месяца он проделывал это дважды или даже трижды в день. Никогда в жизни он не проводил так много времени в обществе отца. Обычно тот всегда был занят исполнением своего долга – он всю жизнь преданно служил монархии.
Даже и теперь это каждодневное общение с сыном рассматривалось лордом Хокстоном лишь как служение, исполнение священного долга перед Короной. Тристан хорошо понимал это. Он смотрел на пепельно-серое лицо отца и испытывал странные, смешанные чувства. Ни о чем жалеть сейчас не стоило, и ложных иллюзий не нужно было питать. Тристан чувствовал себя обязанным помочь отцу перед лицом его кончины – это был его сыновний долг. Но к его решимости осуществить это намерение примешивалась еще и печаль. И избавиться от этой печали не представлялось возможным.
Он наклонился над кроватью и взял в свои ладони руку отца. Она была холодной и сухой. Тристан бросил взгляд на врача, и тот деликатно отступил в глубь комнаты.
– Осталось недолго, милорд, – послышался быстрый шепот Глокнера за спиной Тристана.
Проигнорировав это замечание, Тристан пододвинул кресло к кровати и сел в него, чувствуя себя, возможно, впервые в жизни, совершенно бессильным. Сегодня он встретил Федру, и в его сердце снова всколыхнулась боль. Эта боль в груди заставила его увидеть правду, которую он так старательно прятал от самого себя. И вот сейчас ему предстояло пережить еще одну потерю…
Пембертон взял за руку врача, тихо вывел его из комнаты и беззвучно закрыл дверь.
Да, врач, несомненно, прав, с горечью отметил про себя Тристан. Неожиданно в горле лорда Хокстона тихо забулькало. Как будто он силился что-то сказать, но уже не мог, и из его глотки вылетали лишь клокочущие гортанные звуки – свидетельства приближающейся смерти. По спине Тристана пробежал холодок. Да, ему случалось видеть смерть. Хрипы, стоны, судороги – так человеческое тело покидала душа. И тело как будто сопротивлялось, оно не хотело расставаться со своим живительным наполнением. Как будто оно знало, чем для него обернется это расставание. Тристану случалось видеть целое поле, усеянное умирающими. Эти люди еще не стали трупами, но уже и не были живыми, судьба уже вынесла приговор. И все это огромное человеческое море еще шевелилось, стонало, хрипело, истекало кровью, прощалось с жизнью. Он уже никогда не сможет забыть эти ощущения.