Соблазны бытия
Шрифт:
«Милая, наивная девочка, – подумал Джейми. – Ты думаешь, что Чарли порадуется вместе с тобой, посчитав эти деньги щедрым подарком». На самом деле это было финансовой пощечиной.
Чарли был оскорблен. Оскорблен и взбешен. Джейми это видел. Чарли пытался сдерживаться, говорил о щедрости Барти, но его выдавало побелевшее лицо и дрожащие губы.
Трудно, очень трудно разыгрывать спокойствие. Чарли действительно получил финансовую оплеуху. Эти деньги он мгновенно растратит, как растратил бы любую сумму, оставленную Барти. Щадя чувства Дженны, Джейми решил не поднимать вопроса о поддельных чеках, за что Чарли был ему благодарен, хотя и не желал того признавать. Но чеки находились где-то на периферии сознания. Мозг Чарли занимали совсем другие мысли. Каково сознавать,
«Как она могла так поступить со мной?» – думал Чарли. Он размашисто шел по Шестой авеню, натыкаясь на прохожих и едва не сбивая их с ног. Он злился на них и на себя. Поначалу Чарли думал, что будет хохотать во все горло. Потешаться над нелепостью ситуации, в которой очутился. Двести тысяч баксов! Ему, ее мужу! Это при общей сумме накоплений… три миллиона, самое меньшее. Столько выходило по его подсчетам. А если к этому добавить стоимость домов, акций и всего прочего? Это «грязными», до уплаты налогов. Всего двести тысяч. Плевок в лицо. В чем-то это даже хуже, чем вообще ни цента. Тогда возникла бы драматическая коллизия, он привлек бы к себе интерес, вызвал бы симпатии. Все лучше, чем недоуменные взгляды, которые наверняка теперь будут на него бросать.
Вот, значит, как Барти оценивала его – чуть выше своих слуг. Ее завещание словно предлагало: «Присмотритесь к нему, да повнимательней. Хочу, чтобы вы все знали: этому человеку нельзя доверять большие деньги. Он не заслуживает их, поскольку либо растратит, либо потеряет на своих дурацких затеях. Ему просто опасно давать деньги». Ну ладно, обманул он ее немного. Но ведь он любил Барти, заботился о ней, веселил ее, делал счастливой, заботился о ее дочери – этой несчастной, убитой горем девочке, – как о родной. Естественно, Барти не собиралась умирать, не намеревалась с ним разводиться. И все равно ее завещание наглядно показывало, насколько она ценила своего мужа. Низко, очень низко. Оставленных ею денег едва хватит на погашение займа. Чарли чувствовал себя крайне униженным.
В тот же день у него возникло новое чувство, поначалу смутное и неясное, но оно было. Его мысли приняли другой оборот. Чарли давно завидовал всем Литтонам, что было вполне очевидно. Однако его новое чувство имело более опасное свойство и сосредоточивалось на Дженне.
Чуда не случилось, хотя надежды на него теплились в душах директоров «Литтонс – Лондон». По завещанию Барти они не получали ничего. Почему-то они надеялись, что процент акций будет увеличен. Разумеется, у них оставалось право выкупа акций. И потом, Барти не собиралась умирать так рано. Скорее всего, она представляла, что, как и Селия, состарится в стенах издательства. По ее мнению, она и так более чем достаточно сделала для «Литтонс – Лондон». И все-таки они надеялись.
Они надеялись вернуть себе часть того, что когда-то целиком принадлежало им, но затем перешло в полную собственность Барти. В какой-то мере это было обусловлено ее собственными усилиями, но в большей степени – стечением обстоятельств. Серией случайностей, куда входили неожиданные встречи, любовные истории, войны, смерти, наследство и окутанное мраком времени происхождение богатства Эллиоттов.
Естественно, больнее всего завещание Барти задело Селию, воспринявшую это как личное оскорбление и сознательно нанесенный удар. Как эта девчонка посмела так поступить с ней? Барти, которую она вытащила из нищеты, жестокости и запустения, вырастила, дала образование, помогла достичь высот карьеры. Уж Барти ли не знать, что «Литтонс» – детище Селии, дорогое ее сердцу ничуть не меньше собственных детей? Ведь это так очевидно: в случае смерти Барти акции «Литтонс – Лондон» должны вернуться их законным владельцам – семье. Как она могла нанести столь жестокий удар?
Адель замечала
Адель воздерживалась от комментариев по этому поводу, чему Лукас был только рад, но мысленно не переставала доискиваться причин. Вероятно, на него повлияла встреча с мадам Андре и время раннего детства, окутанное ореолом таинственности, стало более понятным. Или же на него благотворно подействовало соприкосновение со своими корнями.
Возможно, она так и не узнает о причинах перемены в характере сына, но она искренне радовалась им.
Урегулирование дел «Литтонс – Лондон» затягивалось. Для Джея это было почти невыносимо. Маркус Форрест с каждым днем все туже закручивал гайки. Не далее как на прошлой неделе он отклонил приобретение романа, права на который Джею очень хотелось получить. Американец даже не стал это обсуждать и ничего не объяснил, сказав лишь, что автор заломил слишком высокую цену за свою весьма легковесную вещь. А ведь именно Джей убеждал автора и его литературного агента отдать права «Литтонс». Теперь же ему предстояло унижаться и объяснять, почему они не смогут это сделать. К полудню весь издательский Лондон будет знать, что Джей Литтон находится в зависимости от своих нью-йоркских боссов и его слово больше не имеет никакого веса.
Джей все сильнее ощущал себя в положении подчиненного, получающего инструкции от начальства: это не покупать, то не публиковать и вообще ждать, пока Форрест самолично все не прочтет. Иными словами, смотреть, как перспективные книги уходят к другим издателям. Это сводило Джея с ума. Он не утратил способности высказывать блестящие идеи и смотреть на проблемы с разных точек зрения. Нередко ему приходилось защищать свои позиции, выдерживая бешеное сопротивление. Его удачным маневром нынешнего года было издание романа ужасов в трех частях, первая часть которого уже вышла. Джею пришлось выдержать сопротивление всего совета директоров. Его поддержала только Селия, причем горячо. Джей победил. Роман оказался невероятно популярен, получил обширные благожелательные отзывы критики и принес издательству ощутимый доход. Купив у автора произведение целиком, но выпуская его частями, «Литтонс» обеспечивало себе трехкратную чистую прибыль. Автора до сих пор трясло от собственной наивности.
После этого Джей ощутил в себе способности выигрывать новые битвы. Но увы: его успех, похоже, был одноразовым. Форрест наверняка считал его человеком вчерашнего дня. Это его-то, сорокачетырехлетнего, настроенного, самое малое, еще на двадцать лет активной работы? Джею не хотелось даже мысленно представлять свою участь в случае, если они не смогут выкупить «Литтонс – Лондон». Теоретически такое было вполне возможным. Например, они не сумеют собрать нужную сумму или совет попечителей взвинтит стоимость акций, открывая доступ к «Литтонс» другим, более состоятельным покупателям. Случись такое, Джей, скорее всего, окажется без работы.
Джей по натуре был оптимистом, и это являлось наиболее ценной чертой его характера. Сама жизнь подтверждала истинность его оптимизма. Еще в школе Джея прозвали Везунчик Литтон. Прозвище вместе с ним перекочевало в университет, затем сопровождало его все годы тяжелой и опасной войны, а потом и в мирное время, помогая строить карьеру. Судьба оберегала его от житейских неприятностей. Кто-то страдал за прогулы, попадался на курении и выпивке. Кого-то выгоняли из университета, застав в комнате общежития с девушкой. Кого-то пригвождали неожиданной беременностью, вынуждая жениться. Кого-то ранили во время сражения. Джей Литтон, рискуя вместе со всеми, постоянно ухитрялся выходить сухим из воды. Он был счастливо женат, имел прекрасную семью и добился профессионального успеха, не особо утруждая себя работой. Однако теперь все указывало на то, что удача от него сбежала и судьба требовала заплатить по счетам.