Соблазны бытия
Шрифт:
Чарли вспомнил, как взбеленилась Барти, когда однажды он признался, что чувствует себя бедняком. Тогда ее слова показались ему просто эмоциональным всплеском. Дневник Селии добавлял им живости и подтверждал документально. «Бедная Сильвия. Выражаясь ее словами, она снова залетела. Ребенок должен родиться где-то к Рождеству. И тогда в двух каморках будет ютиться уже семеро детей. А у меня еще хватает наглости жаловаться на боли в спине и выговаривать Нэнни, что она плохо выгладила костюмчики Джайлза. Мне стыдно за себя».
Далее шли ее ранние впечатления о Барти – милом и смышленом ребенке.
«Бедняжку почти на весь день Сильвия привязывает к ножке стола для ее же блага, иначе она того и гляди опрокинет на себя кастрюлю с кипящей водой. Барти такая непоседа, что для нее быть привязанной равнозначно заключению в тюремную камеру».
Из дневника явствовало, что Селия в то время сама была беременна. Узнав, что у нее будет не один ребенок, а двойня, она решила скрыть это от Оливера, дабы он не мешал ей заниматься своими делами. «Я чувствую себя великолепно. Если он узнает, поднимется ненужный шум, начнутся ограничения. А мне нужно помочь Сильвии с родами. Она рассчитывает на мою помощь. Стоит рискнуть. Я ведь имею практически все, тогда как она – почти ничего».
А старуха и тогда была смелой. Особенно если учесть, что за год до этого у нее произошел выкидыш. Вот почему Оливер настаивал на ее уходе из «Литтонс», а она прибегала к различным уловкам, желая поступать по-своему. В ней уже тогда проявлялась двуличность и стремление манипулировать другими. Барти часто ему рассказывала об этом.
Перевернув еще несколько страниц, Чарли так и подскочил. Селия подробно описывала рождение седьмого ребенка Сильвии. И не только рождение.
«Это произошло на шесть недель раньше ожидаемого. Я принесла им корзинку с рождественским угощением и одеяльце для новорожденного. Оказалось, у Сильвии начались схватки. Том встретил меня на крыльце и сказал, что Сильвия просит меня зайти и побыть с ней. Боже мой, как мне тяжело писать об этом. Я осталась с ней и все это время не выпускала ее руки. Роды прошли довольно быстро. Она держалась очень мужественно.
Родилась девочка. И родилась… калекой. Ее ножки были плотно переплетены, а на спине краснела ужасная открытая рана. Но меня поразило ее удивительно красивое, умиротворенное личико. Мы думали, что ребенок мертв. Сильвия была сильно огорчена. Я чувствовала себя совершенно лишней. Повитуха старалась оживить ребенка, но безуспешно, как нам казалось в тот момент. Повитуха завернула девочку в полотенце и дала мне подержать, а сама пошла к себе, чтобы принести еще тряпок и старых газет.
Сильвия попросила передать ребенка ей. Я выполнила ее просьбу. „Слава богу, она умерла“, – повторяла Сильвия, но одновременно плакала от горя. А меня одолевала дурацкая мысль: насколько красивее выглядела бы эта несчастная девочка, если ее завернуть в одеяльце.
В комнате было очень темно. Все освещение состояло из единственной свечки. Потому я не сразу заметила, что ребенок… дышит. Да, девочка дышала! Она сделала два или три вдоха, потом слегка вскрикнула. Ее веки вздрогнули. „Боже, нет! Только не это!“ –
Мы завернули девочку в одеяльце, и Сильвия снова взяла ее на руки, нежно баюкая, как живую. Мы обе знали, что помогли этому крошечному созданию.
Вина за содеянное будет сопровождать меня до конца жизни. Но сделать это было просто необходимо. И я горжусь, что помогла Сильвии».
– Боже милостивый! – произнес вслух Чарли. – Господи Исусе!
– Клемми, дорогая, ты хорошо себя чувствуешь?
– Что?
Клементайн сосредоточилась на своих ощущениях, пытаясь понять: это все-таки начало схваток или ее обычный дискомфорт? Скорее всего, обычные проделки малыша. Ей к этому не привыкать. Правда, сегодня ребенок что-то уж очень активен. В последний раз он заявлял о себе не далее как полчаса назад.
– Я спросил, хорошо ли ты себя чувствуешь. У тебя несколько отрешенный вид.
– Извините, Себастьян. Вы правы. Ребенок колотит меня изнутри. Но чувствую я себя вполне нормально. Если возможно, я хотела бы прилечь на полчасика.
– Конечно возможно. А как насчет еды или питья?
Сама мысль о еде ужасала Клементайн. Какая еда, когда ее живот и так начинается чуть ли не от плеч?
– Есть я не хочу, спасибо. Но от теплого молока не откажусь. Миссис Конли знает, как я люблю теплое молоко.
– Хорошо. Я сейчас распоряжусь. Кит, а ты чего хочешь?
– Я бы предпочел виски. Как говорится, для храбрости.
– Для какой храбрости? Тебе же не придется выступать.
– Да. И все равно мне будет… трудновато. Думаешь, я не прав?
– Прав, – со вздохом ответил Себастьян.
– Чарли, идем есть. Ланч уже готов.
Дженну удивил его голос: какой-то чужой и даже с дрожью.
– Пожалуй, нет. У меня ужасно болит голова. Я уже принял таблетку и теперь жду, когда боль утихнет. Надо же, накануне такого события.
– Сочувствую тебе. А войти можно?
– Конечно.
Войдя, Дженна увидела, что Чарли лежит в кровати. Бледный и какой-то расстроенный.
– Чарли, – прошептала она, и ей вдруг стало невероятно страшно, – неужели ты из-за головной боли не сможешь пойти на церемонию? А как же я? Если тебя там не будет, я провалюсь.
– Не волнуйся, я обязательно пойду. Наверное, это у меня после вчерашних старых вин. Такое со мной однажды уже было. Но я принял кодеин, и боль постепенно уходит. У нас в запасе еще полтора часа. Извинись за меня перед Аделью и остальными. А в половине третьего я сойду вниз и буду как огурчик.