Собрание сочинений (Том 2)
Шрифт:
– Зачем?
– глупо спросил Ленька.
– Так просто, Леонид! Вот! Захотелось почему-то. И все!
– И она убежала. На бегу обернулась.
– Может, встретимся!..
Нет, оказывается, Ленька никогда прежде не знал, какая она. А она была и елкой и березкой сразу. Как те у их дома в Москве. Как те на берегу Нары у моста. Непохожие и одинаковые. И растущие как бы от одного корня.
Так больше они ничего и не сказали друг другу. И на Нарские пруды не съездили.
Наутро Елка с матерью уехала в Москву.
Их не было ни завтра, ни через два дня, ни через неделю. Младшие Елкины братья и сестренки, оставшиеся жить дома под наблюдением соседки, ничего не знали.
– Как встретят, так и вернутся, - спокойно сказала Леньке старушка соседка.
– Как же им без отца-то возвращаться? Не резон!
Ленька торопился. Дома ждали. Отец уговорил бабушку поехать к ним домой в Москву погостить. Отдохнуть. Александра Федоровна долго упиралась, но наконец решилась.
Сегодня они уезжали.
– Не горюй, Ленек, - вздыхала бабушка, глядя на недовольное Ленькино лицо.
– Лето настанет - и опять приедешь. Здесь тебе вольготно...
Лето настало. Необычное лето следующего года. Радиорепродукторы, заработавшие в Сережках в канун воскресенья 22 июня, сообщили наутро то, что сообщали во всех других деревнях и городах...
– Уж лучше б и не проводили этого проклятущего радио!
– говорили в тот день в Сережках.
В Москве, в Ленькином доме, где радио было давно, молчали. Молчали, ибо что скажешь, если война...
Сначала было долгое, нестерпимо долгое и тяжкое, как эти первые военные летние месяцы, ожидание: когда, когда же наконец их остановят?
Ни работа с утра до вечера и до седьмого пота в колхозе, где теперь остались почти одни бабы и ребята да еще такие вот, как она, - ни дети, ни взрослые, ни то ни се не спасало от этого беспокойного вопроса. Ни сводки Совинформбюро. Ни слухи.
Июнь. Июль. Август.
Немцы шли и шли на восток.
Потом, в сентябре, все строили оборонительные рубежи под Малоярославцем. И под Наро-Фоминском. А затем ближе и ближе к дому.
Елка копала тяжелую землю и опять думала: когда их остановят?..
Так думали все.
С наступлением октября все явственнее заполыхали зарницы там, за Нарой. По ночам воздух тяжело гудел от немецких самолетов, летевших сразу по нескольку сот штук на Москву. В окрестных лесах ухали зенитки. Трассирующие очереди и прожекторы уходили в холодное осеннее небо. А мимо Сережек все шли и шли наши войска, пешие и конные, на грузовиках и мотоциклах, и все туда же - через мост за Нару.
Навстречу им из-за реки двигался обратный поток - санитарные машины и телеги с ранеными. Поток этот рос с каждым часом, с каждым днем.
Вроде Сережки вовсе замерли. Их уже доставала не только немецкая артиллерия, а и минометы. Даже малютки - пятидесятимиллиметровые минометики. "Юнкерсы", не долетавшие до Москвы, разгружались тут же, по соседству. Первым взлетел на воздух клуб. Потом школа. Вот и церковь зерновой склад...
Группа немецких армий "Центр" - почти семьдесят пять дивизий - вела наступление на Москву. Гитлер - в который уже раз - требовал от них добиться решительного успеха на Московском направлении. Миновали июль, август, сентябрь.
"Сегодня начинается последняя, решающая битва этого года", - писал Гитлер в обращении к войскам 2 октября.
Группа "Центр" получила новое пополнение, новую технику. Ей была придана тысяча самолетов, в том числе пятьсот бомбардировщиков.
3 октября немцы ворвались в Орел, 5 октября - в Юхнов и Мосальск, 12 октября - в Брянск, 14 октября - в Калинин, 16 октября - в Боровск, 18 октября - в Малоярославец. В двадцатых числах пал Волоколамск...
21 октября части 258-й немецкой пехотной дивизии вступили в Наро-Фоминск. Вступили, вышли к реке Наре...
Река Нара. Речка Нара. Речушка Нара.
На берегах Нары стали 33-я и 43-я наши армии. Стали насмерть.
Среди них - 1-я гвардейская Московская мотострелковая (Пролетарская) дивизия и 4-я дивизия народного ополчения Куйбышевского района Москвы... Стали насмерть танкисты и саперы, артиллеристы и минометчики, автоматчики и связисты, кавалеристы и пехотинцы, обозники и санитары. Все занимали оборону. Все...
Дождь. Дождь. Он лил, кажется, трое суток подряд. Мелкий, промозглый, удручающий. Над полупустынными Сережками висел туман. Ни зги не видно. Только слышны приглушенная речь в прибрежном ельнике, и ржание лошадей, и вкусные запахи походных солдатских кухонь. Там скапливаются наши войска.
Строят землянки, огневые позиции, ходы сообщения вдоль Нары.
Может, здесь их остановят? Здесь, на Наре? Может?.. Должны!
Как раз в этот дождь и туман прощался Елкин отец. На нем старый полушубок, ватные штаны, зимняя шапка. На груди - автомат.
Отец сначала поцеловал младших.
Поцеловал жену.
– Береги себя, Рикс, - сказала она.
Елку он взял за плечо и вывел из землянки, где они теперь жили.
На улице сказал:
– Энда, во-первых, смотри за нашими. Очень прошу! А во-вторых, ты мне будешь нужна. Учти. Тебе сообщат.
Теперь он поцеловал и ее.
– Ну, бывай. И не кисни смотри! Я пошел.
Все знали, куда он уходит.
Киснуть Елке было некогда. Три дня и три ночи она перевязывала раненых и хоронила умерших от ран. Немцы вышли на другой берег Нары. Бои не прекращались.
На четвертую ночь ее позвали. И она пошла туда, к отцу.
Два документа.
...В целях обеспечения обороны Москвы и укрепления тыла войск,
защищающих Москву, а также в целях пресечения подрывной деятельности