Собрание сочинений (Том 2)
Шрифт:
Об "огненном рейде" лейтенанта Хетагурова писали газеты, говорило радио.
За "огненный рейд" советского лейтенанта командир 258-й немецкой пехотной дивизии удостоился выговора от высшего начальства...
Снег все шел и шел. Крупными мокрыми хлопьями. Шел так густо, что не успевал таять, хотя на дворе нулевая температура. На земле проглядывала совсем еще свежая травка. Зеленая, как весной. Лысинами лежала земля под елями и соснами.
Несколько дней назад, когда не было столько снега, казалось, трава давным-давно пожухла. И никто не удивлялся. Как-никак осень, ноябрь.
А тут пошел снег, лег неровными
По лесам била немецкая артиллерия. При каждом выстреле и взрыве метались по лесу перепуганные птицы. Они почему-то никак не хотели покинуть знакомые места. И каждое дерево, будь то ель или береза, сосна или дуб, осина или клен, бузина или куст шиповника, вздрагивало почти по-человечески - испуганно и с надеждой. С надеждой, если не было прямого попадания или слишком крупных осколков. Даже упрямые дубки, и в эту уже почти зимнюю пору никак не желавшие сбрасывать с себя сухую листву, вздрагивали...
Им, деревьям, живым деревьям, доставалось сейчас ничуть не меньше, чем людям. И если люди живут для людей, то и они, деревья, для них же! Для людей! И для земли, которая вечна! Как люди...
Елка рада была наступлению зимы. У нее особые на то причины.
Река Нара. Речка Нара. Речушка Нара. Она стала сейчас ее жизнью, ее судьбой. Нара должна наконец замерзнуть. Должна! Переходить ее вброд хуже, чем переходить по льду. Вода в Наре все равно ледяная, хотя и нет льда. А если действительно заболеешь и свалишься? Кто тогда будет ходить через Нару?
И еще эта водка. Та самая, которая пока спасает Елку. После каждого перехода Нары она с трудом опрокидывает полстакана. Это противно, хотя и нужно. Но запах! Запах! Даже когда ее, полузамерзшую, мокрую, дрожащую, растирали водкой после возвращения из Наро-Фоминска, она еле выдержала...
Скорей бы лед на Наре! Скорей бы!..
...Снег завалил их землянку в Сережках. И избу с выбитыми окнами, с полуразбитой крышей, со срезанными миной сенями. Но в избе все равно никто не жил сейчас. А землянку надо было откапывать. Два дня Елка была дома. Два дня она занималась этим, ибо снегопад не прекращался.
Заиндевели елки и сосны возле палисадника. Запорошило снегом стволы берез и осин. Снег продолжал идти, а с деревьев капало, как в весеннюю пору. То ли снег был действительно мокрый, то ли деревья с лета сохранили тепло и снег не задерживался на их ветвях. Капель, настоящая капель...
Вместе со снегом в последние дни на Сережки все чаще опускались немецкие листовки. Зеленые, белые, розовые, голубые. "Русские солдаты-герои! Войне пришел конец! Москва пала! Сдавайтесь, чтобы сохранить себе жизнь! Эта листовка служит пропуском!..", "Солдаты Красной Армии! Не верьте политкомиссарам! Судьба Москвы и России решится в ближайшие дни! Спасайте свою жизнь! Эта листовка служит пропуском...", "Русские! Вам не будет пощады! Бросайте оружие и свои позиции! Немецкая армия сильнее вас! Сталин уже принял решение бросить Москву. Что вы защищаете? Скорее сдавайтесь немецкому командованию. Эта листовка служит..."
Зеленые, белые, розовые, голубые. Они были разные не по цвету, а словно их писали разные люди. В одних - уже пала Москва. В других - судьба ее только решается. В третьих - наивное о политкомиссарах...
Ночью над Сережками пролетел самолет. Его обстреливали с другого берега Нары. Он увиливал от выстрелов, долго кружил, наконец сбросил на землю какую-то пачку и ушел в сторону, вдоль реки. Жителей в деревне осталось совсем мало, но когда Елка примчалась к пруду, там уже больше десятка людей о чем-то спорили и, больше того, скандалили:
– А мне?
– Брось ты! Сам видел: ихние листовки читал. Куда прешь? Дай мне лучше!
– Что мне ихние, я правду знать хочу!
– Мне!
– Мне дай!
Кто-то потрошил пачку с советскими газетами.
Елка пробралась вперед.
– Тетя Настя, мне!
– Тебе, Елочка, обязательно! Кому-кому, а тебе обязательно... А то эти прут, дьявол их побери! Как на базаре!
Елка прибежала домой.
– Мама, мама, слушай!..
При свете коптилки, сделанной из немецкой гильзы, Елка читала:
– "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!" Газета "Московский большевик", первое ноября, суббота, одна тысяча девятьсот сорок первого года". Вот. "От Советского информбюро. Утреннее сообщение тридцать первого октября. В течение ночи на тридцать первое октября наши войска вели бои с противником на Волоколамском, Малоярославецком и Тульском направлениях..." А вот слушай: "За тридцатое октября уничтожено тридцать семь немецких самолетов. Наши потери восемнадцать самолетов..." И еще смотри: "Бои на Западном фронте". Вот: "Минувшие сутки ознаменовались стычками на правом и левом флангах нашего фронта. Вчера и сегодня артиллеристы командира Рокоссовского обстреливали скопления вражеской пехоты, нанося ей большие потери. Войска командира Ефремова, действующие на Малоярославецком направлении, вели ожесточенные бои за овладение рядом важнейших стратегических пунктов, расположенных на дорогах к Москве. На этом участке фронта наши войска успешно ликвидировали мелкие группы автоматчиков, просочившихся еще накануне на восточный берег реки Нары..." Ведь не сдали же Москву, не сдали!
– Значит, Москва жива, - сказала мать.
– Да, конечно, мама! Как же! И газета вышла в Москве!
– говорила Елка.
– Смотри...
Она читала заголовки:
Мужественно и бесстрашно
защищать
родную Москву!
ЧЕТЫРЕ НАЛЕТА НАШЕЙ АВИАЦИИ НА БЕРЛИН.
Передовое человечество - на стороне СССР.
И еще другие:
Тысячи деталей для боевых машин.
ГЕББЕЛЬС ПРИЗЫВАЕТ НЕМЦЕВ К НОВЫМ ЛИШЕНИЯМ.
ФИЛЬМ, ПОСВЯЩЕННЫЙ ОБОРОНЕ МОСКВЫ.
Концерты в зале имени Чайковского.
ВЫДАЧА ПРОДОВОЛЬСТВЕННЫХ КАРТОЧЕК.
СЕГОДНЯ В КИНОТЕАТРАХ.
Сколько времени в Сережках не было газет! А ведь когда-то, до войны, были, а Елка их почти не читала. Да что там почти... А теперь... Смешно, наверно? Наверно...
И еще у нее почему-то сейчас было ощутимо хорошо на душе. Почему? Почему же? Ах, ведь Леонид любил читать газеты. Вот почему... Леонид, Ленька... Странно! Где он?
В какой уже раз она перечитывала это письмо. Написанное убористым, корявым, плохо разборчивым почерком. Давнее, довоенное письмо: