Собрание сочинений (Том 2)
Шрифт:
шпионов, диверсантов и других агентов немецкого фашизма
Государственный Комитет Обороны постановил:
1. Ввести с 20 октября 1941 г. в городе Москве и прилегающих к
городу районах осадное положение...
В Л е н и н г р а д с к и й р а й в о е н к о м а т
г о р. М о с к в ы
ЗАЯВЛЕНИЕ
Прошу немедленно призвать меня в ряды, РККА или направить в тыл
врага, чтобы защищать Москву. Я - боец добровольческого рабочего
отряда. Умею стрелять. Комсомолец. Из 50 возможных выбиваю 30.
Взысканий не имею. Готов отдать жизнь
Убедительно прошу не отказать в моей просьбе.
Л. П У Ш К А Р Е В
20 октября 1941 г.
Молчаливая, замкнутая, словно ее подменили. Ни улыбки. Ни бойкости. И внешне неузнаваема: чумазое лицо, платок, надвинутый на лоб, драное пальтишко, высокие резиновые сапоги. Руки красные, обветренные, в пупырышках. Это от воды.
Елка ли это? Елка. Елочка. Елка-палка... Она ли? Она.
Она видела, как длинные ночи и короткие дни Нара полыхала в огне. Полыхала с правого берега. Полыхала с левого. Земля вздрагивала от взрывов бомб. Вздрагивала от разрывов снарядов и мин. Глухие ружейные выстрелы с двух берегов сменялись автоматной и пулеметной бранью. И опять наступала недолгая тишина, когда по незамерзшей реке мирно плыли сбитые войной хвойные ветки, немецкие каски и русские ушанки, а порой и шла кровь...
И еще она понимала: бои идут трудные, куда тяжелей тех, которые были две недели назад, когда она вытаскивала из-под огня раненых. Сейчас, пожалуй, ей не справиться бы... Слишком много...
Но теперь у Елки было другое дело. Очень маленькое и очень простое. Свое дело. Она ходила туда, через Нару, на чужой, ныне уже немецкий берег, и потом возвращалась обратно. Там, на другом берегу, в десяти километрах Никольский лес, где находился отец со своим отрядом. Здесь политрук Савенков. Все, что говорил Савенков, она передавала отцу. Все, что говорил отец, - Савенкову.
И вот сейчас политрук спрашивает ее о другом:
– В Наро-Фоминске тебе доводилось быть?
– Два раза тогда еще, до войны, - сказала Елка.
– Сходишь, если нужно будет?
От Сережек до Наро-Фоминска не один десяток километров. До войны они ездили туда с матерью на лошади. Елка вспоминала, прикидывала: не меньше пяти-шести часов. А пешком...
– Туда же далеко, - наконец сказала она Савенкову.
– Тебя отвезут...
– Тогда схожу...
Выпал снег.
Они долго ехали с Савенковым по грязным дорогам на побитой, кое-как перекрашенной в белый цвет "эмке", пока наконец не попали в расположение танкистов.
– Посиди, - сказал политрук, когда машина остановилась.
Он долго искал кого-то, потом вернулся с батальонным комиссаром.
– Идем, идем!
– Батальонный комиссар почему-то прижал к себе Елку, когда она вылезла из машины, да так и не отпускал всю дорогу, пока они не вошли в довольно просторную землянку штаба.
– А теперь ешь - и спать! Спать немедленно!
Елка пробовала отнекиваться, но ничего не вышло.
– Слушай старших, - весело посоветовал Савенков.
– А я поеду. Увидимся.
Они попрощались.
Политрук уехал, а Елка долго хлебала из котелка густой пшенный суп с американской тушенкой. Есть не хотелось, но батальонный комиссар сидел рядом и без конца повторял:
– Лопай! Лопай!
Что было потом, Елка не помнила. Проснулась, когда на улице уже было темно. То ли от скрипа двери, то ли от шагов проснулась.
– Выспалась? Ну и молодец!
– произнес батальонный комиссар.
– А теперь познакомься.
– И он показал на стоявшего рядом военного в замасленном комбинезоне и танкистском шлеме.
– Лейтенант Хетагуров. Вот как раз у нас с ним и есть одна мысль...
Под прикрытием темноты Елка перешла Нару в стороне от города. До рассвета, как и было сказано, просидела в Елагином овраге. Потом пошла по улицам, знакомым по давним воспоминаниям и незнакомым, разбитым, сожженным, усеянным кирпичом и стеклом, горелыми досками и вышибленными рамами. Пошла по больным улицам больного города. Он не дымил трубами своей текстильной фабрики, не пестрел яркими красками базара, не манил витринами магазинов - все это было тогда, в детстве...
На стенах сохранившихся домов и на столбах висели объявления. Белая бумага. Немецкие слова, затем русские. И на обороте сначала русские, потом немецкие:
"Всем жителям города предписывается в течение восьми часов зарегистрироваться..."
"24 октября за пособничество партизанам расстреляны: Иванов Николай, Стрехов Петр, Васильковская Мария, Щебетков Семен. Немецкое командование предупреждает, что и впредь все, кто оказывает содействие партизанам..."
"Германское командование извещает население, что в городе вводится комендантский час с 8 часов вечера до 8 часов утра. Все, кто появится на улицах в указанное время, будут без предупреждения..."
Елку никто не останавливал. Такие же, как она, люди нет-нет да и мелькали на улицах. И ребята. Кто с ведром, кто с охапкой щепок, кто просто так.
Немцы покрикивали:
– Лос, лос, шнель дурх!*
_______________
* Давай, давай, проходи скорей! (нем.)
Иногда грозились автоматами.
Их было много. Всякие. Чаще хилые, с поднятыми воротниками шинелей и надвинутыми на уши пилотками. В огромных эрзац-валенках и ботинках. Холодно, что ли?
Они как раз и были нужны Елке. Вот здесь, на центральной улице. И у Дома Советов, где особенно много офицеров. И вот в этом двухэтажном доме, где остались буквы от вывески - "...дмаг". И еще - машины. Броневые с крестами и штабные. А на площади - замаскированные сеном орудия...
Елка шла и запоминала. Запоминала и шла дальше. Одна улица, другая, третья, четвертая, пятая...
И опять немецкое:
– Гей вег, руссише швайн!*
_______________
* Убирайся отсюда, русская свинья! (нем.)
Она ускоряла шаг.
Еще улица. Еще. И вновь центральная улица, где находится штаб немецкой дивизии. Теперь, кажется, все...
А на следующий день, когда Елка уже была в своих Сережках, случилось неожиданное. Среди бела дня танк "КВ" под командой лейтенанта Хетагурова ворвался в занятый немцами Наро-Фоминск. Час и сорок минут носился он по улицам города, уничтожая орудия и пулеметные гнезда, штабы и вражескую живую силу.