Собрание сочинений (Том 3)
Шрифт:
– Ба, ты видала? Предки-то как откупаются?
Годы и месяцы я тратила на свои взгляды, выдерживала их, как доброе вино, прежде чем принять за истину, а он одним махом отрезал: откупаются!
Я промолчала, принялась расспрашивать внука про школу. Он отвечал вяло, вдруг сказал:
– У нас в классе девчонка есть, у нее тоже родители разошлись, так она все плачет, представляешь?
Я помолчала, прежде чем ответить.
– Представляю.
– А я считаю, это даже хорошо!
– Я с испугом взглянула на Игоря. Он сидел под самым торшером на диване,
– Будь по-старому, когда бы еще мотоцикл заимел? Или цветной телевизор?
Я хотела прикрикнуть на него, сказать: "Бог с тобой!", но поняла - он не может говорить это просто так. Он меня испытывает.
– Ты так думаешь?
– промямлила я.
– А что? Не прав?
– глаза настороженно разглядывают меня, в глубине едва заметная хитринка.
– Я всякую истину проверяю тем, - говорю негромко, - что примеряю ее к себе. Смогла бы я так? Не смогла? Лучше мне стало бы? Хуже? Примерь, что выйдет?
Он рассмеялся. Сказал рассудительно:
– Ты, ба, закаленный кадр. Тебя на мякине не проведешь. Но кроме шуток!
– Теперь он был серьезен.
– Мне нравится мотоцикл, телик - смотри, какой цвет, квартира. Я не чувствую себя покинутым.
– А, напротив, самостоятельным, - перебила я.
– Да! Что тут такого, рано или поздно придется начинать, люди добиваются благ с трудом, - хотя бы родители!
– а у меня все уже есть. Потом подарят машину.
Все еще проверяет?
– А когда будет машина? Когда все будет? Тогда как?
– К тому времени я женюсь и от них ничего не возьму.
Я рассмеялась.
– Но ведь после женитьбы, сынок, желаний не убавится, напротив.
– А я женюсь на миллионерше, - наконец-то проснулся в нем ребенок. Только я торопилась. Следующая реплика заставила содрогнуться.
– Как отец!
Я молчала, теперь настала его очередь смеяться. Он засмеялся, подошел ко мне, обнял, проговорил ласково:
– Ну что ты переживаешь, ба! Все образуется. Только скажи, почему ты назвала меня сынком? Оговорилась?
Я обхватила его за спину - до плеч не дотянуться, высок, - прижалась к груди, уткнулась носом в холодную пуговицу, и горячая волна захлестнула меня с головой. Слезы катились, точно весенняя капель, я содрогнулась, как несправедливо обиженная девчонка, думая о том, что объятия сына уже давно не трогают меня, а вот прикоснулся Игорек - и готово, жалость затопила меня - жалость, нежность, тоска...
– Ба, - уговаривал меня внук, - ну что ты, ба, успокойся!
– Теперь ты для меня все вместе, - проговорила я, - и сын и внук.
Вот в какое беспомощное существо превратилась я!
Моя душа очутилась в оазисе.
Днем, а чаще всего под вечер на пороге возникали Ирина и Саша, авоськами несли свои дары, я даже в магазин не могла сбегать - разве за хлебом, - и эти минуты не доставляли радости, но зато потом мы оставались с Игорьком вдвоем, и ничто не напоминало нам о катастрофе, ничто.
Телевизор чаще всего был включен, мелькали цветные картинки, но звук мы выворачивали,
Его душа походила на иссушенную почву, и мои речи становились дождем, влагой, я видела, как даже самые непритязательные рассуждения делают его мягче, улыбчивей, как ждет он этих вечеров и долгих наших разговоров обо всем и ни о чем. Точно хотел разделить мою судьбу, раз своей еще нет, и наши души походили на сообщающиеся сосуды - знания, истории, суждения из моей точно переливались в Игореву.
Однажды я рассказала ему свой сон. Девочка-голоножка, я бегу по каменным плитам в летнем знойном воздухе, который так сладко пахнет расплавленной смолой, - бегу к калитке, возле которой добрый и большой почтовый ящик, распахиваю его, достаю охапку разноцветных открыток, писем, каких-то извещений, ищу посланный мне конверт, не нахожу, никак не нахожу, и тогда через полгода, или год, или даже долгих пять лет мне приходится снова бежать во сне за письмом, посланным - я уверена, - уже отправленным мне...
Игорь выслушал, приутих, сказал, точно взрослый, поставил диагноз:
– Тебя что-то мучает.
Я засмеялась:
– Мучает? Сейчас - да, но ведь было время, когда я была совершенно свободна, как птица, а сон этот снился.
– Значит, - покачал он головой, будто провидец, который знает все, всегда мучило. Меня тоже мучает. У меня тоже есть сон.
И он рассказал, как идет, маленький, по бордюру, между тротуаром и дорогой, вокруг лужи, но виден и асфальт, ему весело, солнышко отражается в лужах, слепит глаза, и вдруг асфальт исчезает, вокруг, насколько хватает глаз, вода, берега нет, и хотя вода спокойна, а бордюр довольно широк, две ступни - он знает, что тут глубоко, очень глубоко. Страшно, но кричать почему-то нельзя, надо только идти вперед, это спасет, должно спасти, он начинает спешить и чуть не срывается в воду. Тогда он умеряет шаг, идет неторопливо, но упрямо, а дорожка, эта стенка в глубокой воде все не кончается, и он теряет надежду, теряет надежду...
Я гладила Игорька, трепала его волосы, сдерживая слезы, мне было смертельно жаль внука, но как можно помочь во сне?
– Ты просыпаешься, потеряв всякую надежду?
– спросила я.
– Да, меня что-то мучает, я пока не знаю что, но мучает. Как и тебя.
– Он повернулся ко мне. Спросил серьезно: - Что же нас мучает?
– Перестань!
– проворчала я.
– Мне простительно, я старуха, а ты еще слишком юн для суеверий.
Игорь улыбался, кивал головой, потом вдруг предложил:
– А давай я тебя прокачу на мотоцикле!
На мотоцикле? Я замахала руками, запричитала, но он оказался упорным человеком, и через полчаса мы с ним покатывались со смеху. На меня из зеркала глядела старуха в коричневых лыжных шароварах, на носу очки, а голова утонула в красном мотоциклетном шлеме.
Был теплый весенний вечер, всюду полно народу, и от меня требовалось немало мужества, чтобы на глазах у публики пересечь в своем чудовищном виде двор и взгромоздиться на мотоцикл. Но чего не сделаешь ради любимого!