Собрание сочинений (Том 3)
Шрифт:
В избе разом стихло.
– Чего два мешка?
– испуганно спросила Валя.
– Как чего?
– ответил игриво Анатолий.
– Муки.
Пряхин разглядывал крестьянок и обливался потом. Анатолий был слепой, это женщины понимали и смотрели на одного Алексея, только на него. Смотрели презрительно, осуждающе, удивленно.
– Пошли отсюдова, бабы, - сказал чей-то глухой голос.
– Спекулянты вы, а не инвалиды, - добавил другой.
Женщины враз заговорили, двинулись к двери, уже кто-то вышел, по ногам шибанули морозные клубы воздуха, и тут Анатолий крикнул:
– Стой!
Крикнул,
– Спекулянты?
– спросил он, поднимаясь.
– Какие же мы спекулянты, бабы? Разве похожи мы на спекулянтов?
– Голос его сел, сломался.
– Неужели вы думаете, что пришли бы мы, мужики, к вам свои штаны на муку менять, коли б нужда к стенке не приперла, а? И нужно нам за эту довоенную кожу, черт бы ее побрал, не меньше мешка муки, чтобы малые дети с голоду не передохли.
– Анатолий успокоился, сел снова на лавку.
– И вы нас не стыдите, самим стыдно. Деваться некуда.
Женщины стояли у выхода, повернувшись к слепому, - стояли плотной маленькой кучкой, и лица у всех были точно выточены из дерева.
"Вот после войны, - подумал неожиданно Алексей, - памятник такой вырубить надо художникам. Бабы. Смотрят на тебя и будто заплакать хотят".
Не думал он никогда в жизни ни о каких памятниках, а тут подумал скорбно и тихо стояли бабы у двери, словно хотели что-то сказать - грубое, стыдное, да сами же и жалели.
– Не суди нас, незрячий, - проговорила Валя, выходя из кучки. Женщины народ известный. Слово обронили нехорошее, извини... Ну а если по делу, то могу я по вашим ценам из всего этого обмундирования сменять на муку для Сереги разве что только фуражку. А ежели весь костюм, то сама мужа не дождусь, околею. Так что ищите деревню побогаче.
Дверь отворилась опять, и холод бил по ногам теперь долго - пока все женщины не ушли.
– Садитесь за стол, - приказала хозяйка. В ухвате держала она черный горшок.
– Чем бог послал.
Алексей не слушал ее. Рассовывал тряпки в мешки, зло их тискал, уминая. Анатолий закуривал цигарку, и руки у него тряслись.
Торопливо поднялись и обедать отказались, как ни просила хозяйка.
На пороге Пряхин протянул ей кожаный картуз.
– Отдай Вале для ее Сергея!
Хозяйка запричитала, что надо бы отдать в руки Вале, да она ее и кликнет, но Пряхин поморщился:
– Отдай сама!
И плотно притворил за собой дверь.
Они шли по деревне быстро, почти бегом, не сдерживая шаг, а Анатолий шипел Пряхину в ухо:
– Да быстрей, черт тебя дери! Быстрей!
Только в низинке, когда закуржавелые березы и домики, взбегавшие на гору, скрылись за ельником, Алексей расслабился.
– Дурак же я, - сказал зло гармонист.
– Тащились, ехали. Надо было на рынке. У кого есть что сменять да продать - в город везут. А кто сам локоть кусает - дома сидит.
Они шли молча, досадуя на себя.
– Стыдобища какая!
– сказал Алексей.
– А чего стыдобища!
– не согласился Анатолий.
– Не менять же костюм за мешок картошки? У всего цена есть. Баб жалко, деревенька бедная, но и себя пожалеть надобно. Война, братишка, война.
Они вздохнули враз, словно сговорившись, засмеялись своему единодушию, и вроде полегчало тотчас:
– Война, война, - сказал Анатолий бодрым, обычным своим голосом. Прямо-таки почище любого романа навертела. Мужики барахло меняют да карусель крутят! А бабы ишачат как лошади, в деревне вон, говорят, пашут на себе! Но вообще, братишка, жить хорошо, а? Слава богу, что нас не кокнуло, подумай-ка. Идем вот себе живехоньки, хоть не больно-то здоровехоньки, и снег под ногами скрипит, солнышко блестит? Ну-ка рассказывай, что видишь!
Пряхин улыбнулся, принялся Анатолию говорить, что видит.
– Вот елка, темным, вроде как морозом, отдает, но боковые лапы зеленые - солнышко их развеселило. О! Красота какая, гляди-ко! Рябина ягоды сохранила. Оранжевые горсточки висят, глаз обжигают. А вон синица дорогу перелетела - брюшко желтым огоньком горит...
– Были раньше у меня глаза молчащие, - рассмеялся Анатолий.
– А теперь есть говорящие!.. Представляешь, вижу все, о чем рассказываешь.
Низкое солнце высвечивало верхушки деревьев, золотило сосны, молодило еловые пики, высветляло березовую кору. Тени густели, сочились синей краской, воздух становился звонче.
Цокот копыт по плотному снегу первым услышал Анатолий, они остановились, повернулись лицом назад, к попутной подводе, может, и повезет, подбросят до города.
– А ну, инвалиды, влезай!
– услышали они знакомый голос. Улыбалась во весь рот Валя, помахивала кнутом, похлопывала по сенцу, приглашая устроиться в санях по всем правилам, с удобствами. Пока Пряхин и Анатолий устраивались, объясняла: - Бабье собрание постановило: доставить вас до дому, а то вечереет, не ровен час. У нас тут пошаливают, банда какая-то завелась.
Снег опять заскрипел яблочным вкусным хрустом, а Валя кричала им, оборачиваясь:
– Это ж надо, а? Хуже фашистов - в тылу мародерствуют!.. А за фуражечку спасибо! Мы вам вон полмешка картошек собрали. Всей деревней!
Анатолий ткнул Алексея в бок, и Пряхин строго отрезал:
– Картошку за фуражку не возьмем, так и знай. За подарок не берут.
– Больно я тебя спросила!
– засмеялась Валя.
– Ты мне подарок, я тебе подарок!
– Эхма-а!
– весело заорал Анатолий. Отстегнул пуговку на гармошке, рванул свою разлюбезную, запел озорным голосом:
Крутится-вертится шар голубой,
Крутится-вертится над головой,
Крутится-вертится хочет упасть,
Кавалер барышню хочет украсть!
– Валя, - крикнул Пряхин, заражаясь весельем гармониста, - мужа-то заждалась, а?
– Ага!
– обернулась она надолго. Глаза ее светились радостью, самозабвенной, отрешенной улыбкой горело лицо, и в этом ее "ага!" было столько уверенности и счастья, что Алексей позавидовал неизвестному ему Сергею. Если бы кто-нибудь где-нибудь, пусть в самом дальнем уголке земли, ждал его так! Да он бы сломал все преграды - ринулся туда, чтоб обнять, чтоб прижать к себе ждущую, тоскующую, думающую о нем женщину. Ах, если бы! Но его никто не ждал на всем белом свете. Не считая тети Груни, конечно, бабушки Ивановны да ее девочек, кроме Кати. Но то было другое ожидание. Так, как ждала эта счастливая Валя, его не ждал никто.