Собрание сочинений в 10 томах. Том 6. Сны фараона
Шрифт:
Как и предрекал Джонсон, карнавал привлек немногих участников — одиноких женщин, по большей части элегантного возраста. Не считая самих вичи, легко различимых по красной подвязке на левой ноге и магическим знакам, собралось меньше сотни.
Обстановка до смешного напоминала толкучку в Измайловском парке. Вдоль длинной аллеи, в конце которой виднелась открытая эстрада, где, вероятно, ожидалось представление, расположились торговцы всякой всячиной. Кто сидел за раскладным столиком, кто, разложив свой товар на клеенке, переминался с ноги на ногу. Длинноволосый парень с повязкой на лбу, разрисованной зодиакальными символами, самозабвенно водил смычком. Узнав знакомую мелодию — «Пляски смерти» Сен-Сенса — Борцов бросил квотер в пустой футляр, где лежала долларовая бумажка и немного
Художники, расположившись на траве, демонстрировали обрамленные, сверкающие свежим лаком холсты. Сюжеты тоже были знакомые: голые бабы, фантастические чудовища, супермены с бластерами, инопланетяне, исчадия ада. Уровень мастерства соответствовал арбатскому. Благообразная дама в розовом парике специализировалась на растениях: семена лотоса, головки мака, бледные, как заспиртованные зародыши, корни женьшеня. От пакетиков с сушеными травами исходил стойкий аптечный дух.
Ратмир с интересом разглядывал этикетки. Горечь полыни он вынес из самого раннего детства, а в пионерском лагере, откуда сбежал за два дня до конца смены, его прозвали «Ботаником». Гелиотроп — цветок Солнца, лунный ирис, вербена Венеры, посвященная Юпитеру мята… Еще не зная Блока, он возлюбил «вечность болот»: осоки, мшистые кочки с плотоядной росянкой, кружащий голову дурман багульника и Кассандры. Влекомый голосом крови, лез с рюкзаком за плечами в самую трясину, не страшась ни чарусы, ни мари, ни окон, откуда и зверь не выберется. Какие приметы подсказывали дорогу, какая сила выводила на верный путь?
Тринадцатый параграф анкеты Борцов отметил с абсолютной уверенностью. Ничто из арсенала ведьм не привлекало его так магнетически властно, как запахи специй и лекарственных трав. Положа руку на сердце, крестик можно было поставить в каждой графе, за одним-единственным исключением. Вопрос под номером 15 лишал самозванного Элигора надежды заделаться стопроцентным волшебником: Ратмир стеснялся своей наготы даже в самые интимные моменты. Не страдая пуританскими комплексами, он воспринял игру в колдовство как не слишком забавную, но поучительную шутку, из которой не грех извлечь полезные сведения. Одно дело — читать про подобные экзерсисы, другое — увидеть воочию. Собирая крупицы забытой мудрости, он охотился за истинными наследниками древней религии Земли: племенными шаманами, деревенскими знахарями, отшельниками, но весьма иронически относился к полуграмотным неофитам, паразитировавшим на могучем стволе европейского рационализма. Доморощенные российские скоморохи, учинившие свистопляску на обломках империи, внушали омерзение. Как и во времена Веймарской республики, на питательном бульоне оккультизма разрастался нацистский штамм.
Зараженная мертвечиной почва изрыгала пузыри зловонного газа и алкала новой крови. «Полюби эту вечность болот» — пришла на ум блоковская строка. «Это были пузыри земли» — боготворимый Борцовым поэт взял к своей третьей книге стихов эпиграф из «Макбета». Что провиделось ему, одержимому мистическими предчувствиями? Гнилая атмосфера, воцарившаяся в стране после Пятого года, тоже была во многом схожа с нынешней. Мы — дети страшных лет России — Забыть не в силах ничего.Пути не помним своего… «Балаганчик», — подумал он, вступив под сень дерев, увитых гирляндами лампочек, и тут же спохватился, что и это от Блока.
Последний российский гений умер не от голода и не от болезни. Он умер потому, что не хотел больше жить.
Борцов купил пакет можжевельника. Благоухание хвои вызвало в памяти дни, проведенные в монастыре Гандан. Раздачу можжевельника прихожанам, кормление птиц, вынос мандалы, первую встречу с далай-ламой.
Наткнувшись на урну, куда следовало опустить опросный листок, сунул в щель вчетверо сложенную бумажку.
Крестики, полумесяцы, звезды Давида, египетский анх и буддийское колесо — священные эмблемы живых и мертвых религий — встречались на каждом шагу в немыслимом изобилии. Браслеты, брошки, серьги, кулоны, цепочки — чего только не было на лотках. Немытый парень в джинсах-варенках с тонким знанием ремесла торговал минералами. Шлифованные камни и необработанные кристаллы, особо заряженные мощью древней стихии Земли, были разложены точно по зодиаку и месяцам. Горный хрусталь хранился в мешочках из черной замши. Желающий обрести астральное видение должен был носить кристалл на себе, подзаряжая его собственным излучением. Синий с золотистыми блестками авантюрин, прекрасный, как звездное небо, сулил веселье и бодрость духа, опалесцирующий адуляр — лунный камень — навевал нежные сны. Зато играющие радужным семицветьем опалы не обещали опрометчивому покупателю ничего хорошего. Обманчивые надежды, меланхолия и даже тяга к самоубийству подстерегали чуть ли не каждого. Только рожденный под знаком Весов, а Ратмир появился на свет именно в октябре, мог носить переливчатый камень.
В рекомендательных таблицах, сопровождавших минералогическую экспозицию, дурных предзнаменований, однако, не значилось. Перечислялись только благоприятные. Нефрит, особенно белый, столь любимый китайцами, защищал от почечной колики и удара ножом, золотистый топаз обещал просветление, одновременно оберегая от дурного глаза и одержимости, а кровавик предназначался исключительно чернокнижникам. Едва ли какой-нибудь заклинатель средневековья дерзал вызывать духов, не имея на пальце такого кабошона. Этим камнем, цвета голубиной крови, вычерчивали магические круги, а заодно врачевали нарывы, половое бессилие и недержание мочи.
Кашпировский об этом, конечно, не знал, а знаток теургии Борцов с наслаждением рылся в кучах аметистов и бирюзы, любовно оглаживал шлифы агатов, перебирал бусы из коралла, африканского малахита и тигрового глаза. Золотистый пирит, колчедан, изумрудный демантоид — чего тут только не было! Вулканические бомбы, марганцевые конкреции из океанских глубин, окаменелости: черные аммониты, высоко ценимые вишнуитами, известковые глыбы с отпечатками вымерших рыб, трилобиты — похожие на наконечники копий «чертовы пальцы».
На столе, где лежали карты тарота всех типов — от цыганского до колоды а-ля мадемуазель Ленорман, что гадала Наполеону и Жозефине, — Ратмиру приглянулся хрустальный шар на подставке из трех позолоченных единорогов. Удержавшись от соблазна приобрести сувенир, незаменимый в кристалломантике, он перекочевал к продавцам нумизматических редкостей и оберегов. Не в пример трещотке гремучей змеи или заячьей лапке, цена на монеты доходила до нескольких тысяч. Самой дорогой оказалась тетрадрахма Константина Багрянородного, а нобль, якобы золотой и якобы отчеканенный алхимиком Луллием, шел всего за три сотни. Негр в леопардовой шапочке предлагал рога антилопы, бронзовые фигурки в различных позах совокупления и браслеты из поддельной слоновой кости; сикх в голубой чалме, плавая в дыму сандаловых курений, терзал одуревшую кобру, которая, не желая плясать под дудку, норовила укрыться в корзине. У змеи были вырезаны ядовитые железы и она многое повидала на долгом веку. Зубы дракона, отравленные ядом неистребимой ненависти, валялись в ящиках из-под пива. Стиснув зубы, Борцов взирал на зловещий хлам третьего рейха. Ассортимент впечатлял: железные кресты, бумажные рейхсмарки, пфенниги из алюминия цвета пепла, содранная с фуражки эсэсовца «мертвая голова». Сваленные в груду, валялись респираторы, фляги, планшеты, черные каски с молнией рун. Кинжальные штыки и ножи Гитлерюгенд были выложены поверх скатанного плаща медицинской сестры, генеральский кортик в серебряных ножнах, вместе с бляхой полевой жандармерии, висел на ближайшей ветке. Владелец всего этого добра курил трубку, сидя на раздвижном стульчике. «Не хватает только банки с «Циклоном В», — подумал Борцов.
Казалось, что горечь цианида разлита в воздухе.
Не останавливаясь возле ворожей и гадалок, он свернул на боковую аллею, где не горели елочные гирлянды, отпугивая восставших из безымянных могил мертвецов. Отданная им ночь, единственная в году, и та была испоганена нацистской мерзостью.
Сквозь путаницу ветвей холодно и отрешенно светила гипсовая Луна. И лунный заяц, которого углядели на ней астрономы китайского императора, толок и толок в ступе воду бессмертья, пятная причудливой тенью безжизненный лик.