Собрание сочинений в 10 томах. Том 9. Пылающие скалы. Проснись, Фамагуста
Шрифт:
— Вот и махни! Когда человек очень хочет, то для него нет безвыходных ситуаций.
— Ты даже представить себе не можешь, как мне хочется послушаться! — Светлана доверчиво прильнула к нему. — Я ведь всего лишь женщина! И ты постарайся понять…
Она рассказала ему, как жила последние месяцы, отказывая себе в самых простейших радостях, потому что ничего уже для себя не хотела и никому не верила, виня лишь самое себя в том, что не умела жить, как все люди.
— Теперь ты видишь, какое место занимает в моей жизни работа? — неожиданно прервав себя, спросила Светлана. — Доверие товарищей, которые поддержали меня в трудную минуту? Предать для меня так же немыслимо, как и отказаться от независимости. А я хочу остаться независимой, Кира, при любых обстоятельствах. Ты понимаешь меня?
Он понимал.
— Когда ты должна уехать?
— Через месяц, если не подкачаю.
— От всего сердца желаю тебе не подкачать. Главное — будь здорова. Остальное приложится.
— Остальное зависит только от нас.
— Но три месяца плюс еще один — это уже четыре?
— Я постараюсь сделать так, чтобы мы увиделись… Мне совсем не обязательно торчать во Владивостоке до самого отплытия.
— Ты уходишь в плавание?
— В южные моря, к Большому Барьерному рифу.
— Это же так интересно! — Усилием воли Кирилл заставил себя приободриться. — Прости мне мое нытье. Наверное, я бы и сам не устоял перед подобным соблазном.
— Поверь, что я никуда не поехала, если бы это зависело от меня одной… Ты мне будешь писать?
— А можно?
— Конечно. Владивосток — радио, теплоход «Борей». Обычной телеграммой. Я даже постараюсь позвонить, если удастся. Ведь у тебя есть телефон?.. Только это не всегда получается. Далеко очень. Поэтому ты не жди. Пусть будет сюрприз.
— Нечаянная радость. Помнишь у Блока? «Нечаянно радость придет…»
— «Ночная фиалка цветет, и скромный цветок ее светел…» Я тоже люблю эти стихи.
— Мы очень похожи с тобой.
— Даже страшно иногда делается.
— И мы могли бы не встретиться!
— И каждый бы прожил в своей слепоте.
— Меня не оставляет ощущение случайности всего, это с нами происходит, — признался Кирилл. — Все так зыбко, ранимо… Сначала думаешь — игра, потом понимаешь — жизнь. На какой тоненькой паутинке качается наша судьба.
— Нам не на что сетовать. Можно только благодарить.
— Кого? Самих себя? Случай?
— Неважно.
— Ты права! Пусть будет слепая игра больших чисел, которая воспринимается нами, как некое стечение обстоятельств. Или заранее запрограммированное пересечение мировых линий? Не стоит задумываться. Это случилось, и я не представляю себе жизни без тебя.
— Я же говорю, что чувствую себя дурой. Ты мыслишь недоступными мне категориями. В космическом масштабе. Там, куда увлекает тебя воображение, не остается для меня места. Я теряюсь где-то в пути.
— Но я возвращаюсь к тебе.
— А ты и не улетай. Нигде нет готовых ответов на ваши вопросы. Только внутри себя. Не надо ломать голову. Наше сердце распорядится за нас.
— Женский взгляд на вещи. Пережиток матриархата.
— Естественно.
— Я так не могу. Предпочитаю ломать голову. Это идет от термодинамики, от универсальности ее уравнений. У меня есть приятель, скрипач. — Вспомнив Малика, Кирилл улыбнулся. — Так он как-то сравнил Гиббса с Бахом. Даже специально вытащил меня в консерваторию, чтобы проверить. И ты знаешь, поразительно верно! Та же холодная ясность, те же безупречные плоскости, рассекающие мироздание.
— Скрипачи стали разбираться в термодинамике?
— Этот разбирается… Немного.
Подошла сестра с термометром в выстланном марлей лотке.
— Мне пора уходить? — забеспокоился Кирилл.
— Побудь еще немного… Как трудно расставаться!
— И тебе тоже?
— А ты не видишь?
— Вижу, но так хочется слышать это еще и еще. Расскажи мне про свою Атлантиду.
— Нет никакой Атлантиды, милый. Я занимаюсь до крайности прозаическим делом. Фотографирую микроскопические частички, которым, как и нам с тобой, был дан короткий проблеск в вечной ночи, сравниваю. Они прожили свое, наверняка не спрашивая, почему и зачем, и погрузились на дно, обратившись в холодный камень.
— Звездная пыль. «Что наверху, то и внизу». Совсем как у Гермеса Трисмегиста.
— Опять твои любимые алхимики?
— Алхимики, трубадуры, безумцы. Белая роза на жгучей ране… Но ведь все говорят, что ты нашла Атлантиду?
— Вздор. Корреспондент, как обычно, переврал, выдал желаемое за действительное — и пошло-поехало. Ярлыки прилипают прочно, не отодрать, не отмыть.
— Лично я бы не отказался от подобного ярлыка.
— Пожалуй… Мне и самой нравится. Льстит самолюбию, дразнит воображение. Порой думаешь, а чем черт не шутит, вдруг правда?
— Даже так? Значит, что-то все же нашла?
— Ты, конечно, читал диалоги Платона?
— «Тимей» и «Критий»? «В один злосчастный день и одну роковую ночь…»?
— Там говорится о столице атлантов, построенной из черного, красного и белого камня. Черный и красный извлекли при раскопках на Тире, где за полторы тысячи лет до нашей эры произошло страшное землетрясение, вызвавшее в Средиземноморье настоящий потоп. Оставалось найти белый. Его мы и обнаружили на океанском дне. Он сложен из микроорганизмов, которые жили в пресной воде. Датировка приблизительно совпадает. В одно время с погибшей Тирой в Атлантике затонул неизвестный остров. Только и всего.
— И больше ничего не нашли?
— Ничего.
— Но и этого достаточно. Шутка ли — еще одно доказательство!
— Косвенное.
— Пусть так. Надо его подтвердить другими.
— Проще решить обратную задачу.
— Как обратную? — не понял Кирилл.
— Обнаружить точно такие же диатомеи где-нибудь далеко-далеко от Геркулесовых столбов. В Андах например, или же на Памире.
— И что это докажет? — Кирилл привычно замкнул логические звенья. — Ведь твой остров действительно затонул.