Собрание сочинений в 8 томах. Том 2. Воспоминания о деле Веры Засулич
Шрифт:
Затем оказался ряд привлеченных, не только для предания которых суду, но и для принятия против них каких-либо строгих мер административного взыскания не было никаких оснований. Часть их была освобождена под надзор полиции со вменением им содержания под стражею (50 человек, из коих 12 воспитанников гимназий), другая часть подвергнулась обыкновенному надзору полиции (175. человек, из коих около 30 воспитанников гимназий, технических училищ и семинарий).
За назначением административного взыскания 21 человеку и за освобождением от преследования 657 человек следствие могло быть произведено лишь о 336.
Эти лица, казалось, должны были представляться уже несомненно навлекающими на себя серьезные обвинения.
Между тем, как только при следствии, произведенном членом московской судебной палаты Крахтом, было приступлено
При дальнейшем развитии следствия выяснилось, что около 30 человек, привлеченных в качестве обвиняемых, таковыми на суде явиться не могут, так как они представляются простыми свидетелямипо делу, которые своими показаниями могут лишь способствовать раскрытию виновности главных из обвиняемых. И они были освобождены от преследования.
Следствие было окончено летом 1876 года, а летом 1877 года был составлен обвинительный акт, коим, за исключением 33 неразысканных обвиняемых и 54 умерших, сошедших с ума и лишивших себя жизни, были преданы суду Особого Присутствия 193 человека. Об остальных 56 следствие было прекращено.
Тщательное рассмотрение этого дела судом продолжалось около трех месяцев. Окончательным приговором высокого судилища, к участию в трудах которого были призваны и представители сословий, 90 человек оправданы, а 27 человек признаны виновными лишь в том, что имели без дозволения начальства запрещенные книги. Высшею мерою взыскания за это преступление по закону почитается арест на три месяца, они же пробыли в одиночном заключении более трех лет.
Таким образом, почти тысячная масса обвиняемых была, последовательно, при очищении дела от наслоений, более или менее чуждых началам правосудия, сведена к гораздо %более скромным размерам, причем виновность оставшихся, в связи с понесенным ими содержанием под стражею, оказалась, по-видимому, не столь вопиющею, так как сенат положил ходатайствовать о применении к ним в широких размерах монаршего милосердия.
Остальные из привлеченных, около 800 человек, вернулись в свою общественную среду, к своим покинутым семьям и к своим нарушенным занятиям.
Но не одна цифра обвиняемых оказалась преувеличенною. Многие факты, мрачными чертами намеченные в вышеупомянутой записке, пройдя сквозь беспристрастную оценку, представились в ином свете. Так оказалось, что жена жандармского штаб-офицера может быть обвиняема лишь в таком легко объясняемом проступке, как недонесение на собственного сына, у которого были без дозволения начальства запрещенные книги. Так профессор, растлевавший своих слушателей, вводя в их среду агитатора, оказался освобожденным от преследования за отсутствием каких-либо улик,хотя, несмотря на это, и лишился своего места. Так «сильно скомпрометированного» студента, послужившего поводом, вследствие данной ему рекомендации, для привлечения к дознанию и удаления от должности председателя земской управы, не оказалось даже возможным предать суду, а «сонные порошки», данные врачом, просидевшим четыре года в одиночном заключении, найдены по исследовании рвотным средством, едва ли способным усыпить деятельность стражи…
Если таковыми, при ближайшем рассмотрении, оказались случаи, особо обратившие на себя внимание исследователей, то едва ли можно сомневаться, что для случаев менее важных и не выходящих из ряда приводились основания еще более шаткие. И действительно, нельзя не признать, что приемы оценки данных для привлечения разных лиц в качестве обвиняемых и для определения свойства их преступности не отличались обдуманностью ни по своему существу, ни по своим последствиям.
Понятие о пропаганде, вопреки юридической логике, было расширяемо до чрезмерности. Всякая передача книги запрещенного содержания, кем бы и кому бы то ни было, признавалась пропагандою. Забывалось, что пропагандою может по закону считаться лишь передача книги с явною целью распространения вредного учения, в ней заключающегося, и притом передача такому лицу, которое по своему неразвитию, молодости или подчиненности авторитету передающего не может сознательно и критически отнестись к содержанию книги. Таким образом, передача книги запрещенного содержания для простого удовлетворения любопытства между людьми, равными по развитию, воспитанию, летам и общественному положению, стала носить грозное название пропаганды и влечь за собою весьма тягостные последствия. С другой стороны, всякое чтение запрещенной книги совместно несколькими лицами было признаваемым за несомненное доказательство существования между ними тайного кружка или преступного сообщества, несмотря на то, что самое чтение было нередко поводом к горячим спорам и разногласиям между читавшими или слушателями чтения.
Простое, даже случайное знакомство с лицом, оказавшимся впоследствии «политически неблагонадежным», влекло за собою привлечение к дознанию; та же участь нередко постигала и тех, чей адрес, на их несчастие, каким-либо образом попадал в записную книжку или бумаги привлеченного по обвинению в политическом преступлении. Наконец, целый ряд лиц, преимущественно из учащейся молодежи, был привлекаем к дознанию за отсутствие с их стороны деяния, которое едва ли удастся кому-либо примирить с основными свойствами молодой неиспорченной совести: за недонесение отом, что товарищи читают запрещенные книги или «сочувствуют революции»…
Эти приемы, употребляемые без строгой проверки данных, дошедших до исследователей нередко и темным путем, и прилагаемые к среде, где молодость побуждает к откровенности и доверчивости, вызвали привлечение целой массы лиц из молодежи, в возрасте не только юношеском, но даже и отроческом, так как, вообще говоря, средний возраст всех привлеченных не превышал 19 лет, причем крайними пределами по возрасту являлись 12-летний крестьянский мальчик и 84-летняя неграмотная крестьянка.
Направление, полученное дознанием о пропаганде в империи, и точка зрения, усвоенная производившими его, на поводы к возбуждению преследований отразились отчасти и на тех делах, которые стали возникать непосредственно по окончании этого дознания. И в них неосновательность поводов и отсутствие правомерности в привлечении обвиняемых выражались иногда в резких чертах.
Так, в 1876 году было освобождено порядком, установленном законом 19 мая, вследствие отсутствия улик и каких-либо оснований для преследования за «пропаганду», около 100 человек, между которыми были 13- и 15-летние я так в 1877 году было прекращено дознание, носившее громкое название дела об образовании в Полтавской гимназии тайного общества, члены которого разделились на «бунтарей», «анархистов» и «государственников», причем 5 человек были подвергнуты административному взысканию, а 16 человек, из коих 10 принадлежали к учащейся молодежи, совершенно освобождены от преследования, а между тем один из них, гимназист 17 лет, содержался в одиночном заключении полтора года. В том же году, за отсутствием признаков пропаганды, освобождены от преследования 5 бывших гимназистов и 1 воспитанник прогимназии, сходившиеся вместе в Житомире с целью чтения для саморазвития, причем, во время дознания, 4 из них содержались в тюрьме. Так, наконец, прекращено дело о 13 воспитанниках Подольской духовной семинарии, привлеченных за образование преступного кружка с целью пропаганды из коих 12 содержались в одиночном заключении от четырех до семи месяцев, и о 5 воспитанниках той же семинарии, привлеченных за недонесение на товарищей.
И в этих дознаниях отсутствие строгой проверки данных для привлечения нередко бывало связано с отсутствием строгой разборчивости в средствах исследования. С этой точки зрения можно указать, например, на одно обширное дознание, к которому привлечено было значительное количество лиц из учащихся по указаниям крестьянина Р., оказавшимся впоследствии в значительной части ложными и преувеличенными, причем Р., добровольно изъявившему желание делать исследования в среде неблагонадежныхлиц, было разрешено проживать по чужому виду и под чужим именем, и у него, для отвлечения подозрений товарищей-студентов, по его просьбе и согласно постановлению при дознании, произведен фиктивный обыск.