Собрание сочинений в четырех томах. 4 том.
Шрифт:
Начальник комбината, тоже горячий, крутой и еще молодой человек, но уже прогремевший на весь Советский Союз как талантливый и смелый горняк, встретил Виктора радостно и по-товарищески; так в авиаполку встречают нового летчика, которого хоть и не знают еще лично, но зато знают, где и у кого он учился, какой он школы, с кем летал, а следовательно, и чего можно ждать от него в полете. И у Абросимова и у начальника комбината учителя были общие, а школа — одна.
Абросимов с первого взгляда понравился начальнику, он угадал его молодое нетерпение — это тоже понравилось — и немедля поехал вместе с ним в трест, собрал аппарат, представил нового управляющего и. так сказать, ввел Виктора «во владение».
— А теперь — владей и действуй! А мы тебе, друг, поможем!
Начальник уехал, а Виктор стал осматриваться в своих «угодьях и владениях».
Еще в Москве знал он, что трест в прорыве, но это не испугало его, а даже... втайне обрадовало. Теперь никто не скажет, что он пришел на легкое, на готовенькое. Трудней задача — слаще и победа.
Впрочем, и ребенок тоже, прежде чем сложить картинку из кубиков, все кубики сам сперва смешает и разбросает. Видно, самой природе человека свойственна жажда преодоления.
Трест был в прорыве. Но это, разумеется, не означало, что шахты попятились вспять, стали работать хуже, чем они когда-либо раньше работали: тогда это был бы не прорыв, а катастрофа, впрочем почти немыслимая в нашем хозяйстве. Даже находясь в прорыве, «Крутая Мария», например, давала сейчас куда больше угля, чем в самые лучшие, стахановские дни Виктора когда-то. Раньше за такую добычу ордена бы давали. А сейчас — казнили. И это было и справедливо и понятно. Каждый день оснащались шахты новыми механизмами, входили в строй новые мощности, новые горизонты, новые стволы; по-новому работали и люди. И требования к шахтам предъявлялись новые.
Нет, трест не покатился назад, в позавчерашний день, но он топтался на месте, во вчерашнем дне, а следовательно, и отставал от общего бега и роста. Это и был прорыв.
Виктору Абросимову и предстояло вместе со своим трестом сделать прыжок из вчерашнего в сегодняшний день, догнать товарищей.
Для этого ему нужно было прежде всего осмотреться. Он поехал по шахтам.
В эти дни Даша совсем почти не видела мужа. Он редко бывал дома и в тресте. Иногда он даже ночевать оставался на шахте. В первые дни из треста сунулись было к нему с тысячью каждодневных мелочей, которые всякому работнику аппарата всегда представляются самым главным делом, но Виктор, почти физически почувствован, как двинулась на него громада «текучая», сразу же круто, даже грубо отмахнулся от нее:
— К главному инженеру! Все — к главному инженеру!
А сам продолжал изучать шахты. Он исползал все лавы, сунул нос во все «помойницы», часами просиживал в электровозных депо, в мастерских, кочегарках, без устали ходил по участкам, влезал во все щели и углы, ворошил маркшейдерские планы, подолгу беседовал с людьми. При этом он сам ничего не говорил, только спрашивал. И хмурился.
Теперь ему некогда было думать о том, как отнеслись к его назначению подчиненные, смеются над ним или трепещут. Сам собою установился и стиль его первых сношений с ними: он еще ничего не требовал от людей, но ничего и не обещал; он не кричал на них, не грозился всех и вся снять с работы, даже не хвастался, что все перевернет вверх дном. Он сам вдруг притих, увидев, какое огромное, трудное дело дали ему в руки. И все спрашивал, спрашивал, доискиваясь правды и пытаясь в ней сам разобраться.
И то, что он был немногоречив, понравилось людям. А то, что не кричал, некоторых даже испугало. Заведующие шахтами не успели еще почувствовать его руку, но уже догадались, что рука будет крутая, шахтерская...
— Слава богу! — сказал старик Горовой, заведующий шахтой «4-бис». — Кажется, наконец, дельного хлопца дождались...
Только с Андреем отводил Виктор душу. Они часто, хоть и ненароком, сталкивались где-нибудь на шахте, под землей или в конторе. А иногда, поздно ночью, возвращаясь с шахты, Виктор просто вваливался к Андрею домой, как был в пыльнике и грязных сапогах, и они засиживались до утра, беседуя...
— Ох, тяжелое, тяжелое досталось мне наследство! — ему одному жаловался Абросимов. — Плохо вы тут хозяйнували...
— Куда хуже! — соглашался Андрей, хоть к этому хозяйничанью имел касательство малое: всего месяц, как приступил он к исполнению обязанностей первого секретаря горкома. До этого все работал парторгом на «Марии».
В последнее время секретари горкома партии менялись часто. Уже давно уехал на учебу Нечаенко, давно работал в обкоме партии Харитонов. Предшественник Андрея был человек новый, плохо знающий угольное дело; его сняли вместе с управляющим трестом.
На пленум приехал секретарь обкома и, к общему удивлению, порекомендовал возложить исполнение обязанностей первого секретаря горкома не на Швыркова — второго секретаря, а на Андрея Воронько. Швырков остался вторым и сразу же сделался тайным и непримиримым врагом Андрея.
Но Андрею тоже некогда было думать об этом; он, как и Виктор, «ползал по лавам», знакомился с людьми.
— Куда хуже! — соглашался он, слушая Виктора, и в свою очередь рассказывал ему, что сам видел на шахтах, освещая неожиданным светом уголки, оставшиеся темными для Виктора, метко характеризовал людей. Он словно опять, как тогда в лаве, в ночь рекорда, светил Виктору лампочкой, чтоб легче было ему рубать, опять подбадривал:
— Давай, Виктор! Давай, родной! Давай...
Он и сейчас говорил ему, смеясь:
— Ничего, ты выдюжишь. Ты, черт, двужильный!.. Мы в тебя все верим.
Вместе с Андреем Виктор пошел в первый раз после приезда и на «Крутую Марию». Пошел не как управляющий. Как сын. И невольный трепет почувствовал он, едва переступил порог нарядной.
Шахтеры встретили его тепло. Они уже узнали его имя-отчество, но по-прежнему говорили ему «ты» — с дружбой и лаской.
В нарядной Виктор неожиданно столкнулся с дядей Онисимом. Они обнялись. У старика даже невольно слеза рванулась, он ее и не устыдился.
— Дядя Онисим, да что ты тут делаешь, в нарядной? — удивился Абросимов. — Ты что, уже не комендант?
— А я, милок, на пенсии, на пенсии... — торопливо ответил старый крепильщик. — Персональный я пенсионер, как же! — не без гордости прибавил он.
— Так зачем же в шахтерках?
— Как зачем? А в шахту еду!
— Так ты ж говоришь — на пенсии!
Все засмеялись вокруг. С хитрецой усмехнулся и сам дядя Онисим.
— А это... это, сынок, так... — ответил он. — Это, чтоб, значит, дома не скучать. Да и врачи советуют: говорит, моим легким горный воздух нужен.