Собрание сочинений в четырех томах. 4 том.
Шрифт:
Год тому назад случилась катастрофа на «Марии». Никто, ни один человек не обвинял в ней Петра Фомича, никто даже упрека ему не бросил. Несчастная случайность катастрофы была слишком очевидной для всех, кроме самого Петра Фомича. Он уже сам не знал, виновен он или нет. Может быть, все-таки он чего-то не предусмотрел, не вспомнил, не принял каких-то необходимых мер? Он стал мнительным, осторожным, пугливым, недоверчивым к людям и мелочно-придирчивым к себе.
Он теперь уже не столько работал, сколько оправдывался. Отдавая распоряжения по шахте, он тут же мысленно приводил все объяснения и оправдания в свою защиту, все параграфы законов и положений. Он словно все время был под следствием сам у себя. И главной его заботой стало огородить себя бумажками и инструкциями, оправдательными документами и оговорками; он жил теперь за частоколом спасительных параграфов.
Ни Петр Фомич, ни Дед не знали, зачем напросились к ним на прием Андрей и Виктор. Но оба, не сговариваясь, чуяли, что речь тут пойдет не об обычных шахтерских просьбах, а о чем-то куда более важном. И Петр Фомич уже заранее нервничал и заранее ощетинивался против всего, что собирались предлагать ребята, а они, несомненно, собирались предложить что-то новое и. стало быть, небезопасное.
Дед же, как всегда, был непроницаем. Он медленно поднял голову, когда ввалились в кабинет ребята во главе с Прокопом Максимовичем, и поморщился:
— Что-то больно много вас...
— Дело большое! — разводя руками и благодушно улыбаясь, ответил Прокоп Максимович.
— И все по одному делу?
— Все.
— Ну-ну! — проворчал Дед. — Садитесь. Слушаю. — И закрыл глаза.
Андреи умоляюще посмотрел на Светличного,
— Начинай ты, Федор!.. — прошептал он.
Светличный пожал плечами и начал.
Он начал прямо с того, что положение на шахте нетерпимое (услышав это, Петр Фомич в испуге даже подскочил с места), что забойщики и их отбойные молотки используются вполсилы, что в уступах тесно, развернуться негде («Людям в глава стыдно смотреть!» — перебил его Виктор), что передовые шахтеры давно уже болеют этими мыслями и думают, как улучшить дело, как брать угля больше («Так, так, так!..» — шептал Андрей), и что вот в результате долгих раздумий нашли шахтеры Андрей Воронько и Виктор Абросимов выход из положения и...
— Какой же? Какой выход? — нетерпеливо закричал Петр Фомич и почувствовал, как нервная судорога уже стягивает кожу у него на лбу и на лысине.
Дед невозмутимо молчал. Казалось, он и не слушал вовсе, дремал. Его глаза по-прежнему были прикрыты тяжелыми веками.
— Какой выход? — усмехнулся Светличный. — А вот... — И он просто и кратко изложил проект Андрея и Виктора: дать забойщику всю лаву, а труд разделить.
— Но это нельзя... нельзя... невозможно! — вскричал Петр Фомич. — Это... не предусмотрено. И притом опасно!.. В смысле управления кровлей... И как вы можете говорить: нетерпимое положение на шахте? А план? Мы же систематически выполняем план, даже перевыполняем на один-два процента... Вот цифры, извольте, поглядите... Будьте добры!.. — Он разволновался, расстроился; в Светличном и Викторе он теперь видел не просто беспокойных людей, а грозных обвинителей. Болезненно морщась, он ждал, что вот сейчас кто-нибудь из них — молодых, беспощадных — бросит ему в лицо обвинения.
А Дед молчал.
— Да вы не волнуйтесь. Петр Фомич! — улыбаясь, вмешался дядя Прокоп. — Вы разберитесь. Я и сам по-первах растерялся. И те же доводы привел: кровля, зарплата, обычаи... А разобрался...
— Нет, нет, и не говорите! — испуганно замахал на него руками Петр Фомич. — Вы просто не все учли, недодумали... Вот хоть взять инструкцию по технике безопасности... вот последний циркуляр наркомата, — он стал судорожно разворачивать какие-то папки. — Или правила ведения горных работ... Это в любом учебнике... — Он вспоминал все эти книги, циркуляры и параграфы затем, чтобы успокоить себя, но, вспомнив их, окончательно сам себя запугал и закричал, испугавшись: — Нет, нет, я категорически, категорически против... То, что вы предлагаете, немыслимо, невозможно... не выйдет!
— Нет, отчего же? — раздался вдруг негромкий голос Деда. — Это возможно.
Андрей обрадованно повернулся к нему.
— Да? Правда ж? — благодарно воскликнул он и подумал: «Какой же хороший человек Дед!»
— Вполне возможно. Отчего ж? — равнодушно подтвердил Дед и поднял сонные глаза на Андрея. — Все у вас? — спросил он.
— Да-а... Это — все.
— Гм... Ну-ну! Хорошо. Тогда, что ж, бувайте здоровы! — неожиданно сказал он, мотнув головой, и придвинул к себе бумаги. Разговор был окончен.
Андрей растерялся.
— А... а рекорд? — ничего не понимая, спросил он.
— А про рекорд забудь — строго сказал Дед. — Забудь! Слышишь? — приказал он. И опять углубился в бумаги.
Но тут уже Виктор взорвался.
— То есть как же забудь? Нет. Стой! Мы про это забыть не можем!.. Вот это где у нас! — крикнул он и гулко ударил себя кулаком в грудь.
— А я говорю: забудь! — не повышая голоса, но властно и с силой повторил Дед. — Понял? Не будет у меня на шахте рекордов. Пока я жив — не будет!
— А ты легче, Игнатович, легче!.. — возмутился и дядя Прокоп. — Ты не забывай себя. Зачем же так? Мы к тебе не с просьбой пришли. Мы, если хочешь знать, мы требовать пришли. Не один ты на шахте хозяин. Мы, брат, все хозяева.
— Плохой же ты хозяин, кум! — сердито скривился Дед. — Хороший хозяин — тот даже о своей собаке думает. А ты... ты разве о людях подумал? Эх, ты! — с горечью сказал он. — Стыдно! Стыдно, старик! Ну, пускай они, — презрительно мотнул он головой на ребят. — Они молодые, им прославиться надо, выскочить... А ведь ты старый горняк. Ты б хоть о товарищах подумал.
— А о ком же я думаю? — растерялся старик. — Невжели о себе? — Он ничего не понимал.
И ребята не понимали. «Да что ж мы плохого сделали? — встревоженно спросил себя Андрей. — Мы ж не для себя... Мы же для шахты... для всеобщей пользы?!»
Кажется, только один Светличный тонким чутьем политика разнюхал, в чем тут дело. Он усмехнулся и осторожно, как-то вкрадчиво даже, спросил:
— Рекордов боитесь, Глеб Игнатович?
Дед сразу же поднял на него глаза. Светличный ему не нравился. Он уже слышал о нем, что беспокойного нрава человек, всех на шахте критикует. «Видать, молодой, да ранний!.. — недоброжелательно подумал он о Светличном. — Студент. Карьеру делает. Все они нонче такие. Грамотеи. Умники. Критиканы!..»
Он насупился.
— Я, сынок, ничего не боюсь, — сказал он угрюмо. — Стар я бояться.
Но Светличный словно не слышал этого.
— Боитесь, что после рекорда вам план повысят? — опять невинно, даже как бы сочувствуя Деду, спросил он.
— И этого не боюсь. У нас начальники умные. Не мальчишки.
— А главное, боитесь, что нормы повысят? Так, что ли?
— Я о людях думаю... — нетерпеливо махнул рукою Дед, желая прекратить допрос.
— А о государстве? — тихо спросил Светличный.