Собрание сочинений в четырех томах. Том 3. Песни. Стихотворения

Высоцкий Владимир Семенович

* * *

Позвольте, значит, доложить,господин генерал:Тот, кто должен был нас кормить —сукин сын, черт побрал!Потери наши велики,господин генерал,Казармы наши далеки,господин генерал.Солдаты – мамины сынки,их на штурм не поднять.Так что, выходит, не с руки —отступать-наступать.‹1976›

* * *

Растревожили в логове старое зло,Близоруко взглянуло оно на восток.Вот поднялся шатун и пошел тяжело —Как положено зверю – свиреп и жесток.Так подняли вас в новый крестовый поход,И крестов намалевано вдоволь.Что вам надо в стране, где никто вас не ждет,Что ответите будущим вдовам?Так послушай, солдат! Не ходи убивать —Будешь кровью богат, будешь локти кусать!За развалины школ, за сиротский приютВам осиновый кол меж лопаток вобьют.Будет в школах пять лет недобор, старина, —Ты отсутствовал долго, прибавил смертей,А твоя, в те года молодая, женаНе рожала детей.Неизвестно, получишь ли рыцарский крест,Но другой – на могилу над Волгой – готов.Бог не выдаст? Свинья же, быть может, и съест, —Раз крестовый поход – значит, много крестов.Только ваши – подобье раздвоенных жал,Все вранье – вы пришли без эмоций!Гроб Господень не здесь – он лежит где лежал,И креста на вас нет, крестоносцы.Но, хотя миновало немало веков,Видно, не убывало у вас дураков!Вас прогонят, пленят, ну а если убьют —Неуютным, солдат, будет вечный приют.‹Будет в школах пять лет недобор, старина, —Ты отсутствовал долго, прибавил смертей,А твоя, в те года молодая, женаНе рожала детей.›Зря колосья и травы вы топчете тут,Скоро кто-то из вас станет чахлым кустом,Ваши сбитые наспех кресты прорастутИ

настанет покой, только слишком потом.Вы ушли от друзей, от семей, от невест —Не за пищей птенцам желторотым.И не нужен железный оплавленный крестБудет будущим вашим сиротам.Возвращайся назад, чей-то сын и отец!Убиенный солдат – это только мертвец.Если выживешь – тысячам свежих могилКак потом объяснишь, для чего приходил?‹Будет в школах пять лет недобор, старина, —Ты отсутствовал долго, прибавил смертей,А твоя, в те года молодая, женаНе рожала детей.›‹1976›

* * *

Я вам расскажу про то, что будет,Вам такие приоткрою дали!..Пусть меня историки осудятЗа непонимание спирали.Возвратятся на свои на кругиУраганы поздно или рано,И, как сыромятные подпруги,Льды затянут брюхо океану.Черные, лиловые, цветныеСны придут и тяжко смежат веки, —Вот тогда вы, добрые и злые,Станете счастливыми навеки.Это будет так и не иначе,Не скажу когда, но знаю – будет.Если плачут северные люди,Значит, скоро южные заплачут.И тогда не орды чингисханов,И не сабель звон, не конский топот —Миллиарды выпитых стакановЭту землю грешную затопят.‹1976›

* * *

Ах, откуда у меня грубые замашки?!Походи с мое, поди даже не пешком…Меня мама родила в сахарной рубашке,Подпоясала меня красным ремешком.Дак откуда у меня хмурое надбровье?От каких таких причин белые вихры?Мне папаша подарил бычее здоровьеИ в головушку вложил не «хухры-мухры».Начинал мытье мое с Сандуновских бань я, —Вместе с потом выгонял злое недобро.Годен – в смысле чистоты и образованья,Тут и голос должен быть – чисто серебро.Пел бы ясно я тогда, пел бы я про шали,Пел бы я про самое главное для всех,Все б со мной здоровкались, все бы мне прощали,Но не дал Бог голоса – нету, как на грех!Но воспеть-то хочется, да хотя бы шали,Да хотя бы самое главное и то!И кричал со всхрипом я – люди не дышали,И никто не морщился, право же, никто!От ко‹го› же сон такой, да вранье да хаянье!Я всегда имел в виду мужиков, не дам.Вы же слушали меня, затаив дыханье,И теперь ханыжите, – только я не дам.Был раб Божий, нес свой крест, были у раба вши.Отрубили голову – испугались вшей.Да поплакав, разошлись, солоно хлебавши,И детишек не забыв вытолкать взашей.‹1976›

* * *

… Когда я 'oб стену разбил лицо и членыИ все, что только было можно, произнес,Вдруг – сзади тихое шептанье раздалось:«Я умоляю вас, пока не трожьте вены.При ваших нервах и при вашей худобеНе лучше ль – чаю? Или – огненный напиток…Чем учинять членовредительство себе —Оставьте что-нибудь нетронутым для пыток».Он сказал мне: «Приляг,Успокойся, не плачь!»Он сказал: «Я не врач —Я твой верный палач.Уж не за полночь – за три, —Давай отдохнем:Нам ведь все-таки завтраРаботать вдвоем…»Чем черт не шутит – может, правда выпить чаю,Раз дело приняло подобный оборот?«Но только, знаете, весь ваш палачий родЯ, как вы можете представить, презираю!»Он попросил: «Не трожьте грязное белье,Я сам к палачеству пристрастья не питаю.Но вы войдите в положение мое:Я здесь на службе состою, я здесь пытаю.Молчаливо, прости,Счет веду головам.Ваш удел – не ахти,Но завидую вам.Право, я не шучу —Я смотрю делово:Говори – что хочу,Обзывай хоть кого…»Он был обсыпан белой перхотью как содой,Он говорил, сморкаясь в старое пальто:«Приговоренный обладает как никтоСвободой слова – то есть подлинной свободой».И я избавился от острой неприязниИ посочувствовал дурной его судьбе.Спросил он: «Как ведете вы себя на казни?»И я ответил: «Вероятно, так себе…Ах, прощенья прошу, —Важно знать палачу,Что когда я вишу —Я ногами сучу.Кстати, надо б сперва,Чтоб у плахи мели, —Чтоб, упавши, главаНе валялась в пыли».Чай закипел, положен сахар по две ложки.«Спасибо…» – «Что вы! Не извольте возражатьВам скрутят ноги, чтоб сученья избежать.А грязи нет – у нас ковровые дорожки».«Ах, да неужто ли подобное возможно!»От умиленья я всплакнул и лег ничком, —Потрогав шею мне легко и осторожно,Он одобрительно поцокал языком.Он шепнул: «Ни гугу!Здесь кругом – стукачи.Чем смогу – помогу,Только ты не молчи.Стану ноги пилить —Можешь ересь болтать, —Чтобы казнь отдалить,Буду дальше пытать».Не ночь пред казнью – а души отдохновенье, —А я уже дождаться утра не могу.Когда он станет жечь меня и гнуть в дугу,Я крикну весело: «Остановись, мгновенье!»И можно музыку заказывать при этом —Чтоб стоны с воплями остались на губах, —Я, признаюсь, питаю слабость к менуэтам.Но есть в коллекции у них и Оффенбах.«Будет больно – поплачь,Если невмоготу», —Намекнул мне палач.«Хорошо, я учту».Подбодрил меня он,Правда, сам загрустил:«Помнят тех, кто казнен,А не тех, кто казнил».Развлек меня про гильотину анекдотом,Назвав ее карикатурой на топор.«Как много миру дал голов французский двор!» —И посочувствовал убитым гугенотам.Жалел о том, что кол в России упразднен,Был оживлен и сыпал датами привычно.Он знал доподлинно – кто, где и как казнен,И горевал о тех, над кем работал лично.«Раньше, – он говорил, —Я дровишки рубил, —Я и стриг, я и брил,И с ружьишком ходил,Тратил пыл в пустотуИ губил свой талант, —А на этом посту —Повернулось на лад».Некстати вспомнил дату смерти Пугачева,Рубил – должно быть, для наглядности – рукой;А в то же время знать не знал, кто он такой,Невелико образованье палачово.Парок над чаем тонкой змейкой извивался.Он дул на воду, грея руки о стекло, —Об инквизиции с почтеньем отозвалсяИ об опричниках – особенно тепло.Мы гоняли чаи, —Вдруг палач зарыдал:Дескать, жертвы мои —Все идут на скандал.«Ах вы тяжкие дни,Палачова стерня!Ну за что же ониНенавидят меня!»Он мне поведал назначенье инструментов, —Всё так нестрашно, и палач – как добрый врач.«Но на работе до поры все это прячь,Чтоб понапрасну не нервировать клиентов.Бывает, только его в чувство приведешь,Водой окатишь и поставишь Оффенбаха —А он примерится, когда ты подойдешь,Возьмет и плюнет, – и испорчена рубаха!Накричали речейМы за клан палачей,Мы за всех палачейПили чай – чай ничей.Я совсем обалдел,Чуть не лопнул крича —Я орал: «Кто посмелОбижать палача!..»… Смежила веки мне предсмертная усталость,Уже светало – наше время истекло.Но мне хотя бы перед смертью повезло:Такую ночь провел – не каждому досталось!Он пожелал мне доброй ночи на прощанье,Согнал назойливую муху мне с плеча…Как жаль – недолго мне хранить воспоминаньеИ образ доброго, чудн'oго палача!1977

* * *

Упрямо я стремлюсь ко дну —Дыханье рвется, давит уши…Зачем иду на глубину —Чем плохо было мне на суше?Там, на земле, – и стол, и дом,Там – я и пел, и надрывался;Я плавал все же – хоть с трудом,Но на поверхности держался.Линяют страсти под лунойВ обыденной воздушной жиже, —А я вплываю в мир иной:Тем невозвратнее – чем ниже.Дышу я непривычно – ртом.Среда бурлит – плевать на среду!Я погружаюсь, и притом —Быстрее, в пику Архимеду.Я потерял ориентир, —Но вспомнил сказки, сны и мифы:Я открываю новый мир,Пройдя коралловые рифы.Коралловые города…В них многорыбно, но – не шумно:Нема подводная среда,И многоцветна, и разумна.Где ты, чудовищная мгла,Которой матери стращают?Светло – хотя ни факел'a,Ни солнцамглу не освещают!Все гениальное и не-Допонятое – всплеск и шалость —Спаслось и скрылось в глубине, —Все, что гналось и запрещалось.Дай бог, я все же дотяну —Не дам им долго залежаться! —И я вгребаюсь в глубину,И – все труднее погружаться.Под черепом – могильный звон,Давленье мне хребет ломает,Вода выталкивает вон,И глубина не принимает.Я снял с острогой карабин,Но камень взял – не обессудьте, —Чтобы добраться до глубин,До тех пластов, до самой сути.Я бросил нож – не нужен он:Там нет врагов, там все мы – люди,Там каждый, кто вооружен, —Нелеп и глуп, как вошь на блюде.Сравнюсь с тобой, подводный гриб,Забудем и чины, и ранги, —Мы снова превратились в рыб,И наши жабры – акваланги.Нептун – ныряльщик с бородой,Ответь и облегчи мне душу:Зачем простились мы с водой,Предпочитая влаге – сушу?Меня сомненья, черт возьми,Давно буравами сверлили:Зачем мы сделались людьми?Зачем потом заговорили?Зачем, живя на четырех,Мы встали, распрямивши спины?Затем – и это видит Бог, —Чтоб взять каменья и дубины!Мы умудрились много знать,Повсюду мест наделать лобных.И предавать, и распинать,И брать на крюк себе подобных!И я намеренно тону,Зову: «Спасите наши души!»И если я не дотяну —Друзья мои, бегите с суши!Назад – не к горю и беде,Назад и вглубь – но не ко гробу,Назад – к прибежищу, к воде,Назад – в извечную утробу!Похлопал по плечу трепанг,Признав во мне свою породу, —И я – выплевываю шлангИ в легкие пускаю воду!..Сомкните стройные ряды.Покрепче закупорьте уши:Ушел один – в том нет беды, —Но я приду по ваши души!1977

* * *

Здравствуй, «Юность», это я,Аня Чепурная, —Я ровесница твоя,То есть молодая.То есть, мама говорит,Внука не желая:Рано больно, дескать, стыд,Будто не жила я.Моя мама – инвалид:Получила травму, —Потому благоволитБольше к божью храму.Любит лазать по хорам,Лаять тоже стала, —Но она в науки храмТоже забегала.Не бросай читать письмо,«Юность» дорогая!Врач мамашу, если б смог,Излечил от лая.Ты подумала, де, вотВстанет спозаранкаИ строчит, и шлет, и шлетПисьма, – хулиганка.Нет, я правда в первый раз —О себе и Мите.Слезы капают из глаз, —Извините – будет грязь —И письмо дочтите!Я ж живая – вот реву, —Вам-то все – повтор, ноЯ же грежу наяву:Как дойдет письмо в Москву —Станет мне просторно.А отца радикулитГнет горизонтально,Он – военный инвалид.Так что все нормально.Есть дедуля-ветошь Тит —Говорит пространно,Вас дедуня свято чтит;Всё от бога, говорит,Или от экрана.Не бросай меня однуИ откликнись, «Юность»!Мне – хоть щас на глубину!Ну куда я ткнусь! Да ну!Ну куда я сунусь!Нет, я лучше – от и до,Что и как случилось:Здесь гадючее гнездо,«Юность», получилось.Защити (тогда мы их!Живо шею свертим)Нас – двоих друзей твоих, —А не то тут смерть им.Митя – это… как сказать?…Это – я с которым!В общем, стала я гулятьС Митей-комбайнером.Жар валил от наших тел(Образно, конечно), —Он по-честному хотел —Это я, – он аж вспотел,Я была беспечна.Это было жарким днем,Посреди ухаба…«Юность», мы с тобой поймем —Ты же тоже баба!Да и хоть бы между льдин —Все равно б случилось:Я – шатенка, он – блондин,Я одна – и он один, —Я же с ним училась!Зря мы это, Митя, зря, —Но ведь кровь-то бродит…Как – не помню: три хмыря,Словно три богатыря, —Колька верховодит.Защитили наготуИ прикрылись наспех, —А уж те орут: «Ату!» —Поднимают на смех.Смех – забава для парней —Страшное оружье, —Ну а здесь еще страшней —Если до замужья!Наготу преодолев,Срам прикрыв рукою,Митя был как правда лев, —Колька ржет, зовет за хлевСловно с «б» со мною…Дальше – больше: он закрылМитину одежду,Двух дружков своих пустил…И пришли сто сорок рылС деревень и между.… Вот люблю ли я его?Передай три слова(И не бойся ничего:Заживет – и снова…), —Слова – надо же вот, a! —Или знак хотя бы!..В общем, ниже живота.Догадайся, живо! ТакМы же обе – бабы.Нет, боюсь, что не поймешь!Но я – истый друг вам.Ты конвертик надорвешь,Левый угол отогнешь —Будет там по буквам!‹До 1977›

* * *

Я дышал синевой,Белый пар выдыхал, —Он летел, становясь облаками.Снег скрипел подо мнойПоскрипев, затихал, —А сугробы прилечь завлекали.И звенела тоска, что в безрадостной песне поется:Как ямщик замерзал в той глухой незнакомой степи, —Усыпив, ямщика заморозило желтое солнце,И никто не сказал: шевелись, подымайся, не спи!Все стоит на Руси,До макушек в снегу.Полз, катился, чтоб не провалиться, —Сохрани и спаси,Дай веселья в пургу,Дай не лечь, не уснуть, не забыться!Тот ямщик-чудодей бросил кнут и – куда ему деться! —Помянул он Христа, ошалев от заснеженных верст…Он, хлеща лошадей, мог бы этим немного согреться, —Ну а он в доброте их жалел и не бил – и замерз.Отраженье своеУвидал в полынье —И взяла меня оторопь: в пору бОборвать житие —Я по грудь во вранье,Да и сам-то я кто, – надо в прорубь!Вьюги стонут, поют, – кто же выстоит, выдержит стужу!В прорубь надо да в омут, – но сам, а не руки сложа.Пар валит изо рта – эк душа моя рвется наружу, —Выйдет вся – схороните, зарежусь – снимите с ножа!Снег кружит над землей,Над страною моей,Мягко стелет, в запой зазывает.Ах, ямщик удалой —Пьет и хлещет коней!А непьяный ямщик – замерзает.‹Между 1970 и 1977›

* * *

Вот она, вот она —Наших душ глубина,В ней два сердца плывут как одно, —Пора занавесить окно.Пусть в нашем прошлом будут рыться после людистранные,И пусть сочтут они, что стоит все его приданое, —Давно назначена ценаИ за обоих внесена —Одна любовь, любовь одна.Холодна, холоднаГолых стен белизна, —Но два сердца стучат как одно,И греют, и – настежь окно.Но перестал дарить цветы он просто так, не к случаю.Любую женщину в кафе теперь считает лучшею.И улыбается онаСлучайным людям у окна,И привыкает засыпать одна.‹Между 1970 и 1978›

* * *

Давно, в эпоху мрачного язычества,Огонь горел исправно, без помех, —А нынче, в век сплошного электричества,Шабашник – самый главный человек.Нам внушают про проводку,А нам слышится – про водку;Нам толкуют про тройник,А мы слышим: «на троих».Клиент, тряхни своим загашникомИ что нас трое – не забудь, —Даешь отъявленным шабашникамЧинить электро-что-нибудь!У нас теперь и опыт есть, и знание,За нами невозможно усмотреть, —Нарочно можем сделать замыкание,Чтоб без работы долго не сидеть.И мы – необходимая инстанция,Нужны как выключателя щелчок, —Вам кажется: шалит электростанция —А это мы поставили жучок!«Шабашэлектро» наш нарубит дров еще,С ним вместе —дружный смежный «Шабашгаз»,Шабашник – унизительное прозвище,Но – что-то не обходится без нас!‹Между 1970 и 1978›

* * *

Мы воспитаны в презренье к воровствуИ еще к употребленью алкоголя,В безразличье к иностранному родству,В поклоненье ко всесилию контроля.Вот география,А вот органика:У них там – мафия,У нас – пока никак.У нас – балет, у нас – заводы и икра,У нас – прелестные курорты и надои,«Аэрофлот», Толстой, арбузы, танкераИ в бронзе отлитые разные герои.Потом, позвольте-ка,Ведь там – побоище!У них – эротика,У нас – не то еще.На миллионы, миллиарды киловаттВ душе людей поднялись наши настроенья, —И каждый, скажем, китобой или домкратДает нам прибыль всесоюзного значенья.Вот цифры выпивших,Больная психика…У них же – хиппи же,У нас – мерси пока.Да что, товарищи, молчать про капитал,Который Маркс еще клеймил в известной книге!У них – напалм, а тут – банкет, а тут – накалИ незначительные личные интриги.Там – Джонни с ДжимамиВсенаплевающеДымят машинами,Тут – нет пока еще.Куда идем, чему завидуем подчас!Свобода слова вся пропахла нафталином!Я кончил, все. Когда я говорил «у нас» —Имел себя в виду, а я – завмагазином.Не надо нам ужеВсех тех, кто хаяли, —Я еду к бабушке —Она в Израиле.‹Между 1970 и 1978›