Собрание сочинений в двух томах. Том I
Шрифт:
Здесь, кажется, все подготовлено для продолжения травестийной игры: нарочитая демонстративность запретной темы, дурачливо-смеховой тон, куртуазная ирония, прикинувшаяся вульгарным простодушием (легко устанавливается, что Кнут хорошо знал и помнил эти стихи: почти через тридцать лет он процитирует приведенные выше строчки в статье о Гингере: «Разврат обезволошивает темя И крайне ослабляет мышцы ног», что, кстати, может оказаться ироническим отголоском гейневской «Песни Песней»: «Да только высохли ноги мои От этакой науки», Генрих Гейне. Собр. соч. В 6 т. Т. 2. М., 1981, с. 242). В строфе же из более раннего стихотворения Гингера «Славный стол» (сб. «Свора верных», 1922), развивающего ту же тему радости «не на тесном ложе», а за зеленым столом, — «Пусть пышный кон включил большие счеты, Невозмутимо сердце игрока, И безразличен голос банкомета, И не дрожит сдающая рука» — вроде бы даже содержится ритмическая и образно-лексическая завязь 7-й строфы комментируемого стихотворения: «Теперь не то — в шофере или в спортсмене Лишь изредка — и то издалека — Нам раскрывают женщину колени, Но немощна бессильная рука».
ПАРИЖСКИЕ НОЧИ
В современной поэту критике ПарН получил в целом высокую оценку как «один из самых чистых, честных и глубоких сборников, появившихся за время эмиграции» (Г.Адамович). С этими словами определенно перекликается оценка Савельева: «К волнующим чистотой и глубиной скорби должны быть отнесены стихи Довида Кнута. Его последняя книга („Парижские ночи“) резко выделяется среди других сборников зарубежных поэтов». «В стихах Кнута, — пишет далее цитируемый критик, — тютчевское космическое начало прочно связано с земной болью. Этой боли оно до конца не утоляет, но оттеняет ее, создавая то угрожающий, то примиряющий в скорби и смерти фон. Инстинкт жизни необыкновенно силен в поэте, он не хочет безропотно погибнуть — „Я эти безнадежные слова бросаю в необъятные пучины со смутною надеждой на спасенье…“ В Кнуте — подкупающая насыщенность темпераментом. В нем нет распространенной теперь у поэтов вялости чувства под заостренной чисто внешней звучностью слова. В самой силе его отчаяния таятся источники сопротивления. Он боится выдохшихся слов, прикрывающих зияющую пустоту омертвения и предпочитает молчать, пока не оживет душа для слов полноценных»…
Как к этапной книге поэта, свидетельствующей «о поэтическом созревании, а не о лирическом охлаждении», отнесся к ПарН Ходасевич. «Кнут сделался строже к своим стихам, — писал он, — проблема формы сама собой, наконец, перед ним становится — и вполне естественно, что легкость, с которою прежде стремился он просто запечатлеть на бумаге свое „волнение“, сменяется тяжестью сознательного художественного творчества… Не могу сказать, что Кнут уже полностью разрешил задачу, но с удовольствием отмечаю, что инстинкт ведет его по правильному пути. Еще порою вкус ему изменяет (в языке, в стиле, в звуке, в самой даже мысли), еще художественный расчет его не всегда вполне точен, — но движение совершается явно. Тому доказательство — такие превосходные вещи, как „Ты вновь со мной“, „Я помню тусклый кишиневский вечер“ или как небольшое, всего в шесть строк, но уже мастерское стихотворение „Отойди от меня человек“. Если намеченное развитие кнутовской поэзии будет продолжаться (а у нас, кажется, есть все основания в это верить), то оправдаются и надежды, которые не мною одним возлагаются на это еще неразработанное, неограненное, но очевидное дарование».
Первым сборником настоящего поэта назвала ПарН З. Шаховская, определившая их как книгу «не обещаний, а свершений», показывающую «поэта взнузданного, покоренного городом». «Среди печальных ночей черного Парижа, — продолжает она, — каменных сердец, черной пустыни жизни — тихо сияет свет поэтического вдохновения, уже не беспечального. Литературные качества этих последних стихов бесспорны, и недаром эмигрантская критика приняла эту книгу с энтузиазмом» (3<инаида> Ш<аховская> Довид Кнут. IN: Русский Еженедельник в Бельгии, 1932, № 10/11, с. 4).
В рецензии на ПарН Пильского утверждалось: «Звук поэтического голоса у Довида Кнута не пронзителен. Этот поэт не мучит, но есть что-то в его стихах, безнадежно отравляющее душу, — не пессимизм, даже не скептицизм, а странное пресыщение ненакормленного человека, жалоба на растрату немногих сил, ощущение наянливости мира, его крайней, чрезмерной сумеречности, последней безрадостности, будто он похож на большую комнату без окон, — заколдованный треугольник».
По более позднему отзыву (Терапиано, с. 225), ПарН — «лучшая книга стихов Довида Кнута», в ней поэт «достигает сосредоточенности и глубины чувства и смотрит на мир, умудренный опытом жизни и всеми испытаниями, через которые ему пришлось пройти в погоне за любовью, за 'счастьем'».
Сам Кнут в одном из писем (к Р. С. Чеквер, от 10 мая 1946) признавался, что больше других своих книг «связан с 'Парижскими ночами'» (цит. по: Rischin, р. 388).
В своей рецензии на ПарН Ю. Терапиано следующим образом определил ее основное лирическое содержание: «Отбрасывая одно за другим все то, что открывается ему пустым и лживым, Д. Кнут не верит, не доверяет „пленительным словам“; в плоскости стихотворства ему нечем дышать, он хочет настоящих слов и знает, как мучительно трудно, как несказуемо настоящее слово, как мало сил у человека для таких слов. Поэтому высказыванье в ощущеньи Кнута не „радостный дар“, но мучительная необходимость, необходимость спастись от разъединения людей, от проклятия одиночества. Однако Д. Кнут не позволяет себе никакой рисовки собой, никакой театральности, никакого самолюбованья. Здоровая духовная организация Кнута не вынесла бы позы; он своеобразен и значителен именно потому, что в нем нет ничего заимствованного извне. Бессмысленность существованья, ужас смерти, потерянность человека в мире, „пустоту и темноту“ Кнут преодолевает как может, не хватаясь за вспомогательные средства, не претендуя ни на какие концепции… Ответственность и серьезность, мужественная сила и особая, присущая Кнуту, сердечная теплота, соединенные с большим поэтическим дарованьем — таково впечатление от книги 'Парижские ночи'» (СЗ, 1933, кн. 51, с. 457); хвалебный отзыв о ПарН содержит также его некролог, посвященный Кнуту (Терапиано-О, с. 92–93).
Положительно оценил ПарН известный историк, в том числе историк культуры, и литературный критик Бицилли-Ч. К его рецензии, как следует полагать, полностью с ней солидаризируясь, отсылал читателя Н. Оцуп, который в том же выпуске журнала поощрительно писал о трех молодых поэтах-эмигрантах — А. Ладинском, В. Смоленском и Кнуте: «Среди авторов, новые книги которых в „Числах“ еще не отмечены, трое по крайней мере хорошо овладели своим ремеслом. Это уже мастера. Они избегают случайных слов, обильно вставляемых дебютантами, чтобы скорее двинуться дальше „на крыльях вдохновения“. Вероятно, не все, что написано, включается ими в сборники. Угадывается отбор. Чувствуется выдержка, культура. Этим авторам ясно, что их голос дойдет тем лучше до чужого слуха, чем безупречнее будет передача каждого звука. Они умеют заботиться о технике стиха, как заботится о совершенстве и мощи своего аппарата радиотелеграфист, посылающий в пространство сигналы. К счастью, они и не настолько увлекаются средствами передачи, чтобы забыть, что же собственно им хотелось сказать» (Ник. Оцуп. О поэзии и поэтах. IN: Ч, 1932, кн. 6, с. 137–138).
Во второй половине апреля 1932 г. в помещении парижского Союза поэтов и писателей, состоялся вечер, посвященный выходу ПарН. На вечере присутствовали Д. Мережковский, В. Варшавский, И. Голенищев-Кутузов, Ю. Мандельштам, Ю. Терапиано, Г. Федотов и др. Вступительное слово произнесла 3. Гиппиус, которое было опубликовано в варшавской газете «Молва» (1932, № 28, с. 5). Интересно, что, как и Оцуп, Гиппиус рассматривала поэзию Кнута в обойме тех же имен — Ладинского и Смоленского, хотя и подчеркнула несходство этих поэтов между собой. Касаясь художественной идеологии Кнута, Гиппиус отметила, что «он, конечно, и современен, принадлежит сегодня, сегодняшнему дню и часу; но он и носит в себе тысячелетнюю историю своих предков; наконец, у него также собственная, личная поэтическая история. Печать всех трех лежит на только что вышедшей книге 'Парижские ночи'» (полностью текст вступительного слова Гиппиус публикуется в т. 2).