Собрание сочинений в пяти томах. 1. Парижачьи
Шрифт:
Не привыкши много рассуждать и колебаться, она поднялась наверх повидать разстригу. Он лежал на диване и смотрел по сторонам в потолок. Когда ручка двери повернулась, он услышав это подумал: наконец и увидев купчиху: начинается и просиял от удовольствия.
Что с вами, спросила купчиха.
Я ослаб и должен был лечь
Отчего?
От голода
От голода?
Разумеется. Уже двадцать минут второго, а я собирался сегодня нарочно поесть пораньше, час назад.
Так в чем дело.
Да в том, что никак не могу доехать до лесу, где мы должны были завтракать.
— Чем?
— Да тем, что повидимому никто из нас не завтракал, так как лежа здесь я все время принимаю друзей. Простите, но я останусь лежать.
— Пожалуйста
— Мне все равно не долго осталось жить. А вы, как вы поживаете. Это очень мило с вашей стороны, что вы приехали меня навестить.
— Я вовсе не приехала вас навестить. Я приехала сюда вслед за лебядью. Мы сидели в лесу и никого не дождались, кроме лицедея, который приехал, повертел хвостом и уехал опять неизвестно почему и неизвестно куда. Тогда решили мы ехать сюда и я отправила ее вперед, так как дома ничего нет, и мы решили устроить здесь пикник, благо завтрак пропал. Но почему уехала лебядь?
— Не знаю. Когда я ее хотел зарубить она всячески хотела остаться, а когда я преисполнился самого мирного состояния она обозвала меня лицедеем, тогда как я разстрига, и уехала
— Что это значит зарубить
— Зарубить это значит рубить за. Вот же лежит ваш эспадрон.
— Что он помешался. Купчиха начинала быть злой.
— Что за остроумие вы мне уготовили, разстрига, это вам нейдет. Удивительно вы скучны со всеми вашими обстоятельствами.
— Обстоятельствами. Но тут нет никаких обстоятельств. Тут чистая работа.
— Ну вот и желаю чтобы она была продуктивной. Если же вы голодны, то приходите в столовую, я вас чем нибудь накормлю.
— Спасибо. Но вы уже хотите уйти.
— А что? спросила купчиха, уже направляясь к выходу.
— Что вы, разговор ведь еще не кончился.
— Мне некогда мой друг. В два часа меня уже ждут в конюшнях.
— Отлично, разстрига поднялся и сел, но я вам должен сказать несколько вещей, необычайно важных
— Это будет долго.
— Так же скоро, как и все делается сегодня.
Купчиха вернулась и села напротив разстриги. У нее пропала всякая охота интересоваться всеми этими событиями. Сразу она насытилась и больше ничего уже не хотела. Она потеряла к ним вкус и их ощущение. Но смутно она чувствовала, что это ее слабость, так как из-за этого события проносятся мимо нее, а она не принимает в них никакого участия. Поэтому ее равнодушие было скорее напускным.
— Пожалуйста покороче, добавила она, так как образование миров из туманностей меня не захватывает.
— Вот как раз об этом я и хочу вам сказать несколько слов, дорогая купчиха, так как не могу вас не предостеречь.
— Не говорите загадками.
— Нисколько, я вам хочу сказать, что вы рискуете. Так как в своем поступательном движении закручивающая спираль туманности все захватит и вы все равно будете захвачены, но помимо вашей воли. Но так как это поведет к различным неудобствам, то я вам советую быть захваченной по доброй воле и вашей, а не чьей нибудь другой.
— Спасибо за заботы. Все вы ныне заботливы, но я надеюсь уберечься.
— Возможно.
Разстрига встал потирая руки и прошелся. Купчиха смотрела на него вопросительно без нетерпения.
— Но ведь вы не убереглись от того, чтобы пригласить сюда завтракать лебядь.
— Из желаний вполне естественных
— А кто вас научил, что надо остерегаться ошибок только неестественных. Естественные много опаснее.
— Туманно. Для кого опаснее
— Для нас для всех.
— Но я пока никаких опасностей не вижу.
Разстрига укоризненно посмотрел на купчиху. Купчиха поняла, что это неправда. Она сдалась.
— Ваш укоризненный взгляд говорит, что я ошибаюсь и что опасности существуют. Но я их не замечаю.
— Вот об этой вашей слепоте я и говорю. Берегитесь, расшибетесь.
Он опять прошелся сгорбившись и потирая руки.
— Что же делать
— Взять два сырых и свежих яйца, белки сохранить в одном стакане, желтки в другом. Насыпав в желтки сахарный песок стереть гоголь-моголь, сахару сыпьте очень много, чтобы было очень густо и бело. Когда гоголь-моголь будет готов влейте в него два отложенных белка, опять стирайте, пока белок не разойдется и вы не получите двойную порцию гоголя-моголя. Между тем, если вы будете сбивать желток и белки вместе, то сколько бы вы не обнаружили прилежанья ничего не поможет.
— А это вы думаете поможет.
— Я в этом убежден. Ваше горло отдохнет и за завтраком вы сможете говорить сколько угодно.
— Вы ошибаетесь надеясь, что если я буду завтракать с вами, то буду красноречива, а если речь идет о завтраке не с вами, то какое вам до этого дело. Зачем вы вмешиваетесь?
— Меня самого вовлекают. Здесь лебядь рыдала и просила исповеди забывая, что я разстрига
— Рыдала. Почему?
— Очевидно потому, что говоря действуя уступая вы не даете себе отчета, что вы говорите, как действуете и отчего уступаете?
Купчиха почувствовала себя одинокой.
— Вы правы, я не знаю жизни. Но я никогда не думала, что я ее знаю.
— Вы не думали, а этого мало друг. Вы должны начать думать. И вы думаете. Теперь вам остается знать.
— Я вас слушаю
— Мы все бились полтора часа желая разрушить рамки, в которые загнала нас диалектика и ветер сегодняшнего утра: из этого ничего не вышло. Вместо этого мы обнаружили что те, кому мы верили не заслуживают доверия, так как они нас обманывают, и что еще хуже обманывают сами того не замечая. Мы обнаружили, что мы обманываем сами и сделали ряд попыток исправиться и стать на ноги. Не знаю случалось ли с вами подобное. Но это случилось и с вашим мужем, и с нашими женщинами, и с лицедеем, и со мной. Я сам несколько раз пытался встать на ноги и все гадал. Теперь я знаю, хотя и не все, но готов узнать, что каждый из нас изменяет с каждым из нас и что под нами ничего и впереди у нас ничего и ничего нет, кроме миража позади. Поэтому я знаю, что я умираю, хотя бы я мутил и иронизировал и не верил тому, что я вам говорю.